Ирина Сергиевская - Искатель. 1989. Выпуск №1

Но светлый период кончился, потому что Мяченкова внезапно перебросили на завод электронного оборудования директором. Там он и заработал свой первый инфаркт. К точной технике, которая упорно не хотела быть таковой, Павел Васильевич питал ненависть до сих пор. От слов «амперметр», «напряжение», «реостат», «микрон» его трясло. Было там, в электронной технике, еще одно словечко, которое Мяченков так и не научился выговаривать. В общем, кончалось оно на «…тика». Так вот, услышав его, он готов был рвать на себе последние волосы.

Под конец своей многострадальной деятельности Мяченков прибился к культуре и возглавил «УПОСОЦПАИ». В руководящих кругах это учреждение считалось чем-то вроде санатория. Искусство ведь вещь тонкая, точных критериев не имеет, а посему любой ляпсус в этой области ненаказуем.

Учреждение занималось координацией планов реставрационных работ, распределением фондов между мастерскими и главным образом общественно-просветительской деятельностью. Именно здесь, в «УПОСОЦПАИ», выросла и окрепла вера Павла Васильевича в оккультные силы. Он ни черта не понимал в том, что происходит! Почему он, железнодорожник по призванию и директор волею судеб, должен давать специалистам указания, какую церковь реставрировать в первую очередь, а какую вообще снести?! Почему он, выступая на собрании перед искусствоведами, должен популярно объяснять им, что к памятникам архитектуры следует относиться с уважением и бережно: не писать на стенах церквей свои имена, не пользоваться ими как туалетами и не увечить статуи в парках, как будто почтенные профессора, собравшиеся перед ним, только этим и занимались?!

Обыкновенно Павел Васильевич бубнил свою речь с трибуны, низко опустив голову и мучаясь стыдом. Он ждал, что кто-нибудь обязательно крикнет: «Пошел вон, дурак!» Так ведь не кричали же, даже попыток не делали! И что самое странное — благодарили за правильное руководство. Ну как тут было Мяченкову не поверить в темные и насмешливые силы зла!

Появление Капиталины Камероновой и ее триумфальное шествие по служебной лестнице еще больше укрепило эту веру. 'Что чудилось в этом создании Мяченкову, какие химерические тени мыслил он себе ее покровителями, неизвестно. Ясно было одно — он ее боялся.

Подойдя к «УПОСОЦПАИ», директор застыл на месте, ощутив боль в сердце. То, что он увидел, не укладывалось ни в какие рамки: на балконе, на месте давно исчезнувшей кариатиды, беззаботно стояла парочка — старик Брюнчанский и машинистка Светочка Елисеева. Причем они не просто стояли, а делали вид, что подпирают балкон! Мяченков не поверил своим глазам, потом решил, что сошел с ума, и немного успокоился. Брюнчанский, по всей видимости, рассказывал Светочке какие-то галантные багатели. Душечка-блондинка смеялась. Им было хорошо на свежем воздухе.

Мяченков бочком, бочком, чтобы никто не заметил, просочился в учреждение, но подняться наверх побоялся и юркнул в гардероб. Оттуда, из-за пальто, он начал разглядывать вестибюль. Там появилось много новой мебели — пуфики, козетки «лже-рококо», два теннисных стола, свернутая волейбольная сетка. Над лестницей висел молодецкий кумачовый плакат: «Все — своими силами!»

В общих чертах картина стала Мяченкову ясна, но хотелось уточнить детали, и тут на помощь пришла Клава Сутягина. В ее закутке, за чаем с лимоном, Мяченков услышал скорбную повесть о болезненном периоде ломки в «УПОСОЦПАИ».

— …Лютует Капка… А прикидывалась овечкой!.. А я-то ей, дура, советы давала, жалела ее, а она теперь во-он что удумала… Балкон держим! Все, по очереди. Каменная баба, вишь, куда-то с балкона подевалась… Может, и впрямь сперли?.. Капка говорит — особой ценности баба была, лучше Венеры какой-то… Небесной красоты, говорит, была баба… Капка речугу толкнула: «Стойте, — говорит, — и балкон держите, как я вас на своих плечах, штафирок несчастных, мизераблев поганых, держу зачем-то!»… С фондами чего-то учудила, кобылища… Академики всякие звонят, шибко ругаются, аж телефоны трещат. Говорят, государственной важности работы заморозили. А Капка наша им режет: «Как же это заморозили, когда лето на дворе?..»

Последняя информация придавила Мяченкова, как тяжелая плита. Фонды были вообще самым слабым местом культуры. Упоминание же о каких-то возмущенных академиках взволновало Павла Васильевича чрезвычайно. Он этих академиков навидался Народ, конечно, хлипкий с виду, но за себя постоять умести за культуру эту, будь она трижды неладна.

Собрав все свое мужество, Мяченков решил подняться в кабинет и уже оторвал ногу от земли, но вдруг понуро замер. Он представил, как Камеронова гаркнет на него: «А ну, хрюндя пузатый, чем без дела болтаться, ма-арш на балкон заместо кариатиды!» Павел Васильевич твердо знал, что пойдет и встанет.

Взяв с Клавы честное слово, что никому она о его визите не расскажет, Мяченков незаметно вышел на улицу.

Пусть любезный читатель не расценит поспешный уход Мяченкова как паническое бегство. Нет, это было отнюдь не бегство, а тактическое отступление, выравнивание линии фронта (уж ежели Илья Афанасьевич Бородулин был главнокомандующим культурой, то Мяченков — не меньше, чем командующий фронтом!). Предстоящий маневр Павел Васильевич мыслил себе так: укрепить расшатавшиеся тылы уважаемым именем, а фланги обезопасить общественным мнением, которое оно, это уважаемое имя, сумеет к себе привлечь выступлениями в прессе и личным авторитетом.

Предполагаемого защитника он выбрал еще сидя в закутке у Клавы. Это был академик Сергей Николаевич Стогис, личность, пользующаяся абсолютным доверием во всем, что касалось истории культуры и сохранения ее памятников.

Как уже упоминалось, Мяченков относился к академикам с опаской. Он по мере сил избегал личных встреч с ними, не находя общих тем для бесед. В этом он выгодно отличался от Наполеона Бонапарта, который, как известно, с учеными не церемонился. Вспомним его сакраментальное: «Ослов и ученых — в середину!» (см. Египетский поход). Но ситуация, сложившаяся в подвластном Мяченкову учреждении, требовала личной и строгой конфиденциальной беседы с ученым.

Итак, войдя в старый подъезд, Мяченков снял шляпу, пригладил, пух на голове и, придав лицу выражение скромной значительности, позвонил в дверь.

Стогис встретил его хорошо, приветливо. Неискушенный Мяченков даже подумал, что академик за что-то уважает его, и немного приободрился.

Беседу нельзя было назвать полноценной, потому что говорил один Мяченков. Монолог его был полон оправданий, ссылок на роковой ход событий, упований на помощь извне, намеков на нечистую силу в лице Камероновой, а также жалостных упоминаний о том, что до пенсии ему остается всего полгода.