Виктор Авдеев - Ленька Охнарь

Обстоятельства заставили Охнаря самого обратиться к воспитательнице. В колонии имелся десяток затрепанных книг, куча журналов «Нива» — все, что удалось уберечь после пана. Хранились они в рассохшемся шкафу вместе с домашней аптечкой, остатками грима, и заведовала этим богатством Ганна Петровна. Книги выдавались исключительно старшим хлопцам и девчатам. За журналами к Дзюбе обращались и малыши, но она никак не ожидала, что за ними придет Ленька Охнарь.

На стук в дверь воспитательница вышла из своей комнаты, что помещалась на втором этаже возле спален девочек.

— Я это, — сказал Охнарь, — хочу взять библиотеку.

— Библиотеку? — едва поверила ушам Ганна Петровна. — Тебя, Леня, что, собственно, интересует?

— Вот эти, как их… ну, журнальные книжки, где там есть печатные рисунки.

— Зачем они тебе понадобились?

— Надо. Зря кланяться не приду.

Стоял Ленька небрежно, и вид у него был такой, точно его зря здесь задерживают. Ганна Петровна не торопясь поправила ремень. Рослая, с мягким загаром на полном лице, она своими крупными чистыми руками, разглаженной юбкой, с наваксенными сапогами составляла полную противоположность растрепанному Охнарю и, казалось, подчеркивала этим его неряшливость.

— Разве ты не знаешь, Леня, что библиотека наша открыта по вторникам и пятницам после вечернего чая? Сегодня я не обязана тебе выдавать книги. Забыл, что ли? Да и нельзя сказать: «Дайте мне библиотеку». Так говорят люди неграмотные, а ты все же несколько зим посещал школу в разных детдомах. В порядке одолжения, конечно, могу тебе дать «Ниву», но… разве так просят?

Охнарь почесал за ухом.

— По-французскому с вами говорить, что ли? Я не умею.

Она пристально и спокойно посмотрела ему в глаза. Ленька смутился.

— Ну… дайте, пожалуйста, «Нивы». Теперь так?

— И теперь не так. Что это у тебя за тон? Пойми, Леня, в колонии тебе никто и ничем не обязан. Государство охотно воспитывает всех бездомных детей, но с теми, кто упирается… поступает, как с козлами: подгоняет палкой. Нельзя же потакать глупым самонадеянным козлам? Для вас палка — реформатор. Так что научись держаться по-человечески. Понял это?

— Чурка я, что ли? Фактура, понял. Газету мне завтра рисовать, я и хочу картинки в «Нивах» поглядеть, может, чего пригодится в статью.

— Это дело другое, — мягче сказала Глина Петровна. — Вот теперь я тебе охотно помогу. Только аккуратнее обращайся с журналами и не вздумай вырывать листы на цигарки.

Она вынесла пачку журналов. Ленька взял, замялся, потупил голову. Вдруг буркнул:

— Спасибо.

И чуть не бегом пустился вниз по лестнице. Воспитательница улыбнулась.

С этого времени Охнарь не то что стал вежливее с Дзюбой, а начал замечать ее, перестал курить у нее на глазах.

С ребятами Ленька сошелся близко. У него, как и у всякого беспризорника, чувство товарищества было развито сильно. Охнарь перестал подчеркивать, что он урка, вор. Да и перед кем здесь было гордиться, когда у таких колонистов, как Владек Заремба, Яким Пидсуха, Охрим Зубатый, Юля Носка, бездомное прошлое оказалось куда «аристократичнее», чем у него. Во многом остепенила Леньку и работа в стенгазете. Что ни скажи, а (положение обязывает: член редколлегии, художник, четыре номера выпустил, держаться надо посолиднее.

Привык к нему и коллектив. Странно: теперь у них нашлись и общие темы для разговоров — о конях, о сенокосе, о газете. Даже основатели колонии, хлопцы и девчата, пришедшие с первой партией, признали его равным себе, перестали подчеркивать, что вот он явился «на готовенькое».

Однако Охнарь по-прежнему не скрывал своих намерений: он птица перелетная, вот гульнет с марухой — есть тут у него одна канарейка — и тронется на юг, к теплу. Товарищи не раз высмеивали его мечты о «вольной» жизни. Завязывался узелок спора, который один раз едва не окончился дракой.

Случилось это в августовское погожее утро.

Накануне вечером Охнарь добровольно вызвался поехать в ночное. Такую охоту он проявил не без задней мысли. «Ночным конюхам» на следующий день полагался отдых, а Ленька никогда не упускал возможности отдохнуть. Имелась и другая причина: Охнарь любил на досуге порыбачить. Недавно он вырезал новое ореховое удилище, свил леску из конского "Волоса — благо, лошади были в подчинении. (Вообще, если бы не Омельян, каждый из трех казенных пегасов ходил без хвоста, и, кто знает, сколько колонистов не досчиталось бы передних зубов, выбитых копытами?) В субботу вечером Ленька накопал навозных червей, сел верхом на гнедого; сзади на кобыле Буржуйке потрусил напарник — стриженый мальчонка в старом, рыжем, наваченном пальтишке.

Луговую отаву берегли на сено, поэтому коней пасли в лесу. На поляне Охнарь спешился, спутал коней и улегся спать, наказав разбудить себя на рассвете. Напарник остался бодрствовать.

На заре они поменялись ролями: напарник сладко задремал, а Охнарь подогнал лошадей поближе к реке и закинул удочку.

Над лесом, над полем, над Бакитькиным хутором зажглась зорька. В кустах, на низинах, явственнее стал виден туман. Речка зарозовела, и на ней начали вздуваться пузыри, как от крупного и редкого дождя: заиграла рыба. Далеко, в невидимом селе, петухи затянули перекличку. Охнарь впился глазами в поплавки и позабыл все на свете. Лошади, прыгая передними спутанными ногами, подобрались к меже, за которой колосился недокошенный клин пшеницы. Окуньки, плотва клевали отлично, Ленька то и дело подсекал их. Беда заключалась в том, что самодельные булавочные крючки не имели бородок, и не всякую рыбу удавалось вытащить на берег.

— Эй, драная рота! — донеслось до Охнаря. — Куды своих кляч запустил? Вот займем с батяней — заплотите штраф!

Кричал подросток, сын Бакитьки. Охнарь торопливо бросил удочку и побежал заворачивать лошадей. Отогнав их от пшеницы, он «показал кулак, заорал:

— Чего пасть разинул, куркуленок? Давай подходи поближе, я тебе чуб поправлю!

С хуторянином Бакитькой колония жила не в ладах. Колодяжный с исполкомовцами изъяли у него самогонный аппарат и через сельсовет заставили полностью уплатить жалованье «дальнему сродственнику» — батраку.

Проснулся напарник, продрогший за ночь в своем негреющем пальтишке, и Охнарь возбужденно передал ему историю стычки с Бакитенком, сильно приукрасив ее. По его словам, кулацкий сынок хотел захватить коней в пшенице, а он, Ленька, дал ему хорошенько в зубы и заставил позорно отступить.

Не успел Охнарь вновь взяться за удочку — в лесу послышалось ауканье: это перед завтраком девочки вышли по малину. А там, у бочага, показались хлопцы в одних трусах, с полотенцами. Речка огласилась шлепаньем ладошек об воду, плеском, хохотом.