Михаил Розенфельд - Ущелье Алмасов

За холмом чернели заборы и крылатые крыши буддийского храма. Исступленные крики доносились издалека.

— Вечернее служение лам, — прислушавшись, сказал Джамбон, и, взяв за руку Висковского, он поднялся на холм.

С высоты открывалась панорама огромного монастыря Хуре. Из темного входа, где мерцали огни свечей, выбежали ламские ученики — банди; они путались в длинных одеяниях и, обгоняя друг друга, кричали:

— Хоралдай!.. Хоралдай!.. (Соберемся! Соберемся!)

Барабаны и литавры возвестили час вечерних молений. Ламы уселись на низкие скамьи и приглушенно забормотали молитвы. В глубине храма в огне свечей поблескивал золоченый Будда.

«Скоро кончится служение, — сказал про себя Джамбон. — Я навещу храм».

Старик и Висковский спустились к костру. Уже совсем стемнело.

Ли Чан вернулся, неся под мышкой молодого барана.

— На один час, не более, я вас покину, мой друг, — внезапно объявил профессор. — Как я уже говорил, мне нужно посетить Хуре — местный монастырь. Я надеюсь найти старого знакомого ламу, если он еще жив. До ужина мы простимся.

Джамбон церемонно сиял шляпу и, опираясь на палку, удалился. Следя за ним, Висковский заметил на пригорке разукрашенный цветными фонариками балаган. Ли Чан, как будто угадывая его мысли, предложил:

— Если угодно, можете пройтись… Я буду смотреть за машиной.

В переполненном балагане китайского театра сидело и стояло не менее двухсот зрителей. В угарной духоте накалившихся ламп висел дым табака. Висковский прошел в первый ряд и сел на траву у ковра сцены. В тяжелых парчовых одеяниях невозмутимые актеры сражались на мечах, и в гуле громких разговоров было трудно слышать их голоса.

Но публика гораздо более занимала Висковского. С нагайками в руках важно беседовали степные всадники о скоте и пастбищах. Пожилая монголка в старинной прическе с рогами, надвинув на затылок мужской котелок, стиснув в зубах сигарету, без стеснения кормила младенца. И вдруг наступила тишина, все внимание обратилось на сцену. Застыв на месте, вытянув головы, кочевники и караванщики с волнением уставились на выскочившего из-за ширмы злого духа с белым шестом. Зрители переживали трагический момент.

— Каково! — неожиданно над ухом Висковского раздался смех. — Уморительнейший кадр.

Недоуменно подняв голову, Висковский увидел белокурого крепыша в кожаной ковбойке. Не обращая внимания на вопросительный взгляд геолога, не замечая или не желая замечать его изумление, он непринужденно протянул руку.

— Из Москвы? Из Ленинграда? — затараторил незнакомец. — Будем знакомы. Я кинооператор Телятников. Каким образом вы здесь? Не правда ли, приятно встретиться в этой опере, где не нужно беспокоиться о калошах? Хо-хо-хо! Мы не опоздаем на трамвай?

В одну минуту человек, назвавшийся Телятниковым, сумел сообщить о себе самые подробные сведения. Командированный в Улан-Батор, он приехал снимать годовой национальный военно-спортивный праздник «надам». Но, черт побери, в Ленинграде не удосужились предупредить его, что надам происходит в августе, а сейчас начало июня. Изволь искать занятий. Не возвращаться же обратно! Шутка ли: около двух месяцев безделья! Подумать только, сколько событий за это время случится в Ленинграде и Москве! В ожидании надама кинооператор решил ознакомиться со страной, и вот на своем «додже» он разъезжает по окрестным кочевьям.

— Куда вы едете? Если что-нибудь интересное, я готов хоть сейчас присоединиться.

— Небольшая геологическая разведка в степи, — уклончиво ответил Висковский. — Для вас она не может быть интересной.

— Послушайте, — воскликнул Телятников, точно они были знакомы со школьной скамьи, — я, кажется, поеду с вами! Честное слово, мне надоело колесить одному. Клянусь, это получится смешно.

— Нет, к сожалению, невозможно, — сдержанно сказал Висковский: — я не один, со мной старый ученый. Как у него, так и у меня серьезные задания.

— Не один? — обрадовался Телятников. — Еще смешней! Конечно, я еду, еду с вами!

— Нет, — теряя выдержку, сердито отрезал геолог. — Не может быть и речи о том, чтобы ехать с нами. Тяжелый и долгий путь, пески, безлюдная местность…

— Да бросьте увиливать! — возмутился Телятников. — Прислушайтесь к своим словам. То вы говорите, что небольшая разведка, а теперь чуть ли не каракумская экспедиция. Скажите прямо, что не хотите брать меня в попутчики.

— Не хочу, — вырвалось у Висковского, — и удивляюсь вашей неуместной настойчивости. Мы не хотим брать лишних и никого не возьмем с собой.

— Но меня? — простосердечно обиделся Телятников. — Что вы имеете против меня? Вы, если не ошибаюсь, должны быть комсомольцем. Даже вы наверное комсомолец, и я тоже… Что же, вы думаете, я лягу обузой на ваши плечи? У меня свой «доджик», я набью его бензином, и покатим. А?

Не зная, что еще возразить, чтобы как-нибудь избавиться от кинооператора, возмущенный Висковский отодвинулся от него, стараясь дать понять, что дальнейший разговор бесцелен. Но Телятников не переставал говорить, упрашивать, требовать, и неизвестно, чем бы кончилась встреча двух ленинградцев, как вдруг возбужденный кинооператор, к удивлению геолога, замолчал. Больше того: Телятников как бы забыл про Висковского. Какая-то настойчивая мысль захватила его, и, немного подумав, он быстро направился к выходу. Облегченно вздохнув, оставленный в покое геолог снова принялся смотреть на сцену, в ту же минуту забыв о назойливом соотечественнике.

Невдалеке от балагана, загруженная брезентами, стояла машина Телятникова. Маленький американский «додж», или, как называл его кинооператор, «доджик», был еле различим в темноте ночи, и, шагая под звуки барабана и флейт, Телятников, отыскав знакомый силуэт, помчался бегом к автомобилю.

Рванув дверцу, он решительно позвал:

— Русалка! Милейшая Русалка, откройте ваши прелестные глаза.

Никто не отозвался на его призыв, да и трудно было предположить присутствие живого существа в ворохах жесткого брезента. Нетерпеливым движением Телятников дал несколько сильных гудков. Однако, как и прежде, ему не ответили. Тогда кинооператор начал тормошить поклажу. И вот брезент зашевелился, с кожаного сиденья поднялась фигура молодой девушки! Не давая ей прийти в себя после крепкого сна, Телятников с места в карьер объявил:

— Немедленно приведите себя в порядок! Три минуты на туалет — и мы отправимся с вами с визитом. Девушка, которую Телятников называл Русалкой, по-видимому, привыкла к странностям оператора, тем не менее она ошеломленно смотрела на него, очевидно; ожидая более подробных объяснений.

И Телятников, словно боясь упустить время, оглушил ее потоком еще более непонятных фраз: