Николай Романов - Встреча с границей

Я наблюдал за новичками. Некоторые из них уже успели прославиться. Позади всех безучастно стоял рядовой Потехин, или Топор, как его прозвали ребята. Лицо в профиль и в самом деле чем-то напоминало зазубренный топор: большой скошенный лоб и две близко лежащие выемки — переносица и рот. Фамилия Потехин удивительно не шла к этому мрачному, нелюдимому солдату. Он был всем не доволен. Казалось, что за эти несколько дней ему не только осточертела служба в этом подразделении, осточертели мы, но и сам он себе осточертел. В первый же день прихода на заставу он подал рапорт с просьбой выдавать ему добавку к завтраку, обеду и ужину. И когда начальник заставы во всеуслышание перед строем объявил, что он отдал такое приказание повару, Топор гаркнул:

— Служу Советскому Союзу!

Я тогда отметил про себя, что это не глупость, не чрезмерное усердие, а какая-то издевка над капитаном.

Прижавшись к макету, тыкал пальцем в самую высокую картонную гору рядовой Гали. Маленький, щупленький, лицо скуластое, с косо посаженными глазами. Увидев его впервые, можно-подумать, что это забитый парень. Но понадобится ровно пять минут, чтобы убедиться: трудно найти более задиристого и неуравновешенного солдата, чем Архип Гали. Когда он горячится или злится, начинает усиленно жестикулировать руками, крутить головой, брызгать слюной, глотать предлоги, союзы, а иногда и целые слова. Даже у своей фамилии — Галинин — он съедал последний слог. Получалось не Галинин, а Гали. Так его и стали все звать: Гали.

Этот тоже заставил заговорить о себе после первого же дежурства на наблюдательной вышке. В книге наблюдений он оставил такую запись:

«Подъезжала к реке телега. То ли баба, то ли мужик — не разглядел. Телега не похожа на нашу — всего о двух колесах. А лошадь совсем маленькая — одни уши торчат».

Кто-то приписал на полях:

«Это не лошадь, а осел! Как это ты свою родню не признал?»

Когда сержант Гришин начал допытываться, Железняк сознался:

— Я приписал.

— «Я приписал», — передразнил сержант. — В своем блокноте расписывайся. Очень хочешь, чтобы я влепил тебе взыскание?

— За правду и пострадать не грешно. Не люблю этого уравниловца.

Признаться, и мне этот Архип Гали не нравился. Я бы, пожалуй, сейчас даже не мог объяснить, почему. Не нравился, да и все тут...

Капитан Смирнов водил указкой по черте границы на макете, описывал подступы к ней с нашей и сопредельной стороны, указывал стыки с соседними заставами, пояснял, по каким маршрутам высылаются пограничные наряды, какие направления доступны нарушителям. Но чаще всего его указка ползала по массиву горного хребта, по труднодоступным участкам и перевалам, по крутым скалам и глубоким ущельям. Он заставлял Иванова-второго, Лягутина или меня рассказывать, как мы преодолевали эти участки. Я только тут понял, зачем мы здесь: лишний раз подчеркнуть, что не боги горшки обжигают. Если молодые осилили эти маршруты, то уж вам-то, как говорится, и карты в руки.

Я посмотрел на капитана и почему-то подумал: трудно ему. Хочется, чтобы все поняли его мысли, сразу, без раскачки принялись за дело. А люди пришли такие разные, не похожие друг на друга. Сколько потребуется сил и времени, чтобы они по-настоящему вросли в дружный коллектив девятой пограничной заставы.

Сегодня опять ночное занятие. Капитан никому не перепоручает их.

Мы отошли километра на четыре в тыл от заставы. Местность незнакомая. Днем, конечно, можно бы ориентироваться, а с наступлением темноты — дело швах. Поэтому, видать, и заскучали молодые. Капитан Смирнов уже перестал делить нас на молодых и старослужащих. Но я вспоминаю, как свободно ориентируются ночью на границе сержант Гришин, рядовой Чистяков, ефрейтор Железняк и мысленно подправляю капитана: не надо обижать старослужащих.

Мы устроились на бугорке.

— Вернемся к тому, на чем закончили прошлое занятие, — начал капитан. — Каждому свое: охотникам и рыболовам — утренние и вечерние зори, колхозникам — светлое время дня, пограничникам — ночь. Летняя — короткая, рассвеченная звездами, осенняя — с тяжелыми мохнатыми тучами и изнуряющими дождями, зимняя — бесконечная, с ураганными обжигающими ветрами и метелями. И все эти ночи наши. Ни одной, даже самой короткой, нельзя оставить врагу.

— Днем тоже надо охранять границу, — вставил Стручков.

— Открытием назвать нельзя, но вообще верно. — В голосе капитана слышалась смешинка. — Итак, ночь. Представьте, что вы не в тылу заставы, а на границе.

Наступила тишина. И ночь сразу ожила. Какой-то маленькой зверюшке непременно надо было проложить стежку неподалеку от нас. Слышно, как она юркнула в нору. Там радостно пискнули, вероятно, ждали. Вверху со свистом пролетела тяжелая невидимая птица. От заснеженного хребта донеслись глухие отзвуки горного обвала. А вот едва уловимый шорох где-то позади нас.

— Товарищ Стручков, что слышите? — шепотом спросил капитан.

— Шуршит.

— Что именно шуршит?

— Не разберу.

— Лягутин?

— Шаги человека.

— Где?

— Сзади нас.

— Правда, шаги, — подхватил Стручков, — только не сзади, а спереди.

— На каком расстоянии?

— Далеко.

— А все-таки?

— Метров триста, а может, и все пятьсот, — уточнил Петька.

— Иванов?

— Шаги слева, расстояние двести метров, — определил Иванов-второй.

— Николай Иванов?

— Шаги сзади нас метрах в ста пятидесяти.

— Сколько человек?

— По-моему, один.

— Стручков, а по-вашему?

— Двое.

Капитан поднялся, громко кашлянул. Шаги стихли.

— Теперь расходитесь по своим направлениям и определяйте, что и где «шуршало»..

Мы с Лягутиным, как единомышленники, двинулись вдвоем.

— А что, если влипли?

— Нет, — отрубил Ванюха. — Направление верное. Вот только расстояние, вероятно, больше.

И тут словно из-под земли вырос ефрейтор Железняк.

— Сколько намерили?

— Двести метров.

— Лопухи! Ровно в четыре раза меньше. Можете идти обратно и сообщить, что в пятидесяти метрах обнаружили ефрейтора Железняка Алексея Трофимовича, последней недели службы, холостого-неженатого, слесаря пятого разряда. Кругом!..

Иванов-второй вернулся вконец расстроенный. Стручков тоже долго искал своих двух человек. Но мне казалось, что капитан был даже доволен таким разночтением.

Железняк появлялся еще в трех местах, и мы три раза расходились в разные стороны. А начальник заставы все усложнял и усложнял свои вводные. Как движется человек? Идет, крадется, ползет, с какой скоростью? — А что сейчас слышите, Стручков?

— Не разберу.

— Лягутин?

— Металлические предметы трутся друг о, друга.

— Верно. Алюминиевая фляга о пряжку ремня. Такой пограничник, у которого играют фляги, котелки, пряжки, латунные пуговицы, не страшен нарушителю...