Виктор Вучетич - Следователь особого отдела

Капитан словно бы успокоился. Он зажег потухшую папиросу, откинулся на спинку скамьи и скрестил вытянутые ноги.

— Ну, а если все-таки тайна? И я, советский командир, разглашу первому встречному эту тайну… Знаете, что со мной будет?

— Полагаю, накажут, — искренне засмеялась Анна. — Но только в том случае, если вашу тайну этот первый встречный использует во вред государству. Только, я думаю, если у нас тут и есть какая тайна, то ее весь город давно знает… Впрочем, действительно, — она словно потеряла интерес, — что мне за дело до ваших разговоров… Бог с ними. — Анна вздохнула. — Своих неприятностей пруд пруди… Так что вы хотели мне сказать, капитан?

— Я? — удивился Архипов.

— Ну, не я же подошла к вам первая.

— Готов поклясться, я не имел никаких задних мыслей. Просто увидел: сидит в одиночестве красивая молодая женщина… Наверно, скучает. Может быть, я помогу развеять вашу скуку?

— Каким же образом? — удивилась Анна.

— Ну… Мы могли бы погулять по этому городу, которого я совсем не знаю. Здесь, наверное, есть что-нибудь интересное… Красивый собор или музей… Предложите еще что-то. Я действительно имею немного свободного времени… И не люблю, когда много народа…

Анна с откровенной насмешкой посмотрела ему в глаза.

— Вы, наверно, хотите, капитан, чтобы я пригласил? вас к себе домой. Но я этого не сделаю. Я не приглашаю мужчин. Поэтому давайте уж посидим тут. Пожалеем вашу раненую ногу.

— Да… — капитан в крайнем смущении покачал головой. — Но вы ко мне не справедливы, Анна… Бог свидетель, я так не думал… Просто иногда во мне просыпается моя прежняя мирная профессия. Я ведь люблю красоту. Ну, хорошо, если хотите, я удовлетворю ваше любопытство, Анна. Меня пригласили, как эксперта, как специалиста, разбирающегося в искусстве. Я должен спасти художественные ценности, которые могут бесследно исчезнуть в круговороте времени и военных действий.

— Да что вы говорите? — удивилась Анна. — Откуда же у нас в районе могут оказаться ценности? В городском банке?

— Ну-у… — покровительственно протянул капитан. — Почему же обязательно банк? Оказаться могут везде. В городах Белоруссии и Смоленской области есть музеи, церкви, старые коллекции, библиотеки. Музеи — это картины, скульптуры, старинное оружие, фарфор, монеты, редкие книги. В церквах — великолепные иконы, золотая и серебряная утварь, шитье. А в совокупности — миллионные ценности. Собственно, речь у нас шла о том, что здесь на вокзальных путях застряли вагоны с художественными произведениями, эвакуированными из других музеев. Кое-что там, видимо, пострадало от бомбежки. Надо разобрать сохранившееся и выявить наиболее важное для отправки Дальше, в тыл. Этим делом я и займусь в самые ближайшие часы. Но вы понимаете, Анна, что сведения об этом не должны никуда просочиться? Вот та “кошмарная” тайна, о которой я не должен был вам говорить. Но что делать? Слаб человек!.. Вы смеетесь? Зря. Спасением шедевров мировой культуры сейчас обязаны заниматься все здравомыслящие люди. Но вернемся к главному, Анна. Насколько мне, как военному человеку, понятно, обстановка на фронте такова, что со дня на день в городе может сложиться критическая ситуация. Я знаком с вами недолго, но и за короткое время вы произвели на меня сильное впечатление Я солдат, но за этой броней, — капитан прижал ладони к груди, — бьется сердце рыцаря. Верьте мне, Анна. Я хотел бы знать, где смогу найти вас в случае… эвакуации?

— Вы так хотите помочь мне? — Анна очень естественно показала, насколько польщена его предложением.

— Слово солдата, Анна!

— В таком случае, вы всегда найдете меня во-он в том здании. Видите? — она показала мизинцем на приземистое желтое двухэтажное строение, углом выходящее на площадь. — Парадная дверь у нас всегда заколочена. Вход со двора. Там и помещается моя контора. На втором этаже.

— Но я думаю, вы же не ночуете в этой конторе? Здесь опасно, город бомбят.

— Мой милый рыцарь! — Анна беспечно поднялась, небрежно сунула папку под мышку и пригладила ладонями платье. — Где теперь безопасно? Я и так сказала вам больше, чем следует. — Она кокетливо махнула ему согнутой ладошкой. — Заходите, мне будет приятно еще раз встретиться с вами…

Минут через пять, подойдя к заляпанному засохшей старой известкой окну в кабинете председателя правления сельпо, Анна разглядела все еще сидящего на скамейке капитана. Потом она увидела, как он встал и, опираясь на палку, отправился к вокзалу.

“Придешь… — убежденно хмыкнула Анна. — Никуда не денешься…” И она сняла телефонную трубку, чтобы звонить в Борское сельпо.

Анна не могла и предположить, насколько ей повезло в этот раз. Познакомившись с ней, капитан интендантской службы Архипов, он же Карл Бергер, круто изменил свое решение по поводу ее судьбы.

Кончался июль. Иссушающая жара к вечеру спадала, и ночами уже чувствовалось прохладное дыхание осени. Дзукаев лежал на подостланной шинели за обвалившейся, почернелой трубой, одиноко торчащей среди обугленных бревен и щебня. Под левой рукой был наготове фонарь с далеко бьющим узким лучом, в правой — пистолет “ТТ” со снятым предохранителем. В горле першило от проглоченной пыли и гари, тянуло громко, во всю силу легких выкашляться, но надо было буквально не дыша лежать на остывающих камнях, ничем не выдавая своего присутствия. Справа и слева, в пределах видимости, затаились бойцы охранения — Коновалов и Одинцов. Им майор приказал не шевелиться и быть готовыми прийти на помощь лишь в критическую минуту. Диверсанта надо было брать живым, стрелять в крайнем случае и только по ногам…

Дзукаев зорко, не поворачивая головы и стараясь не шевелиться, оглядывал сантиметр за сантиметром слабо освещенные тающей луной камни, пристально следил, не шелохнется ли где какая тень, затаив дыхание, вслушивался, не скрипнет ли под тяжестью сапога сухое дерево, не зашуршит ли покатившийся от неосторожного движения камешек. Но было тихо. Относительно, конечно. Потому что с запада приносило гул артиллерийской перестрелки. На противоположной стороне небосклона, у самого горизонта, беззвучно вспыхивали редкие зарницы — отблески далеких и высоких гроз. Никакой связи между громом на западе и отдаленными сполохами на востоке, разумеется, не существовало, но майору вдруг до щемящей боли в сердце захотелось, чтобы первое стало действительно следствием второго, чтобы никакой войны не было и в помине, и плечи тяжелели от оседающей росы, и пахло густыми зрелыми травами, а не этим, убивающим все запахи земли, смердящим духом тления.

Деревенели от напряжения мускулы. Чтобы тело хоть ненадолго расслабилось, отдохнуло перед броском, Дзукаев вызывал в памяти родные места. И вот уже не дымные развалины щебня виделись ему, а узкие теснины гор с клубящимся в низине холодным туманом, розоватые отблески на снежных шапках — первые искорки восходящего солнца, редкие золотистые облачка — предвестники долгого жаркого дня. Он прямо-таки наяву, физически ощутил на миг неуловимый запах лошадиного пота от ладоней и кисловатый — от старого отцовского ружья. И не в силах был перебить их сейчас бензиновый угар, пропитавший шинель. Майор чутко слушал уходящую ночь, и ему казалось, что где-то неподалеку успокаивающе журчит, прыгая с камня на камень, подсыхающая летом маленькая, как ручеек, речка Ляхва, шуршит каменная осыпь в горах. Недоставало только заполошного крика проспавшего рассвет петуха и далеко разносимого эхом овечьего блеяния… Родина, дорогая… Деревянный отцовский домик на склоне горы… Сладкий стручок гороха в замурзанном мальчишеском кулаке…