Николай Панов - Орлы капитана Людова

Она опустилась на стул, прижала ладони к лицу, слезинка просочилась сквозь ее влажные пальцы.

— Я, когда Жуков ушел, отдохнуть прилегла, дверь за ним забыла закрыть. А он, бандит этот, вошел, набросился сразу, не помню, как у меня нож под рукой оказался… Не крикнул он даже, упал…

— И головой о стол ударился? — спросил майор, оборачиваясь от окна.

Она опустила руки, ее лицо было измятым, мокрым от слез.

— Не помню… Может быть, и ударился… Я выбежала со страху…

— Перед этим карманы его обыскали, оружие с собой унесли?

— Ничего я не обыскивала и не уносила. Выдумываете тоже!

— А когда выбежали, дверь заперли за собой?

Она снова наморщила лоб.

— И этого не помню… Наверное, заперла… Говорю, не в себе я была со страху.

— Скажите — утюг ваш где обычно стоит?

Она взглянула недоуменно. Кивнула в сторону окна.

— На подоконник, под занавеской всегда его ставлю… — Ее мысли были заняты явно другим, выражение досады мелькнуло на покрытом потеками слез лице.

— А что ножом бандита ударили — это вы помните точно?

Шубина энергично закивала.

— Что ж, лейтенант, — вздохнув, сказал Людов. — Я пока больше вопросов не имею. В связи с показанием гражданки Шубиной придется ее задержать…

…Хлопнула закрывшаяся наружная дверь. Затихли, удаляясь по переулку, ее неверные шаги и грузная поступь милиционера.

Некоторое время все тяжело молчали. Был слышен только легкий шелест пера, скользящего по бумаге.

Жуков стоял замкнутый, бледный, словно не в силах осознать происшедшее на его глазах. Майор Людов провел ладонью по светлым, редеющим над высоким лбом волосам.

— Ну что ж, товарищи моряки, отнимать вашего времени больше не будем. — Он протянул Агееву руку. — Поблагодарите начальника экспедиции за внимание.

Легким движением, как-то не вяжущимся с внешним видом загрубелых, красно-коричневых пальцев, мичман пожал руку майору.

— О Жукове-то что доложить? — негромко спросил Агеев.

— Доложите, что, поскольку Шубина призналась, Жуков от подозрений в убийстве свободен… Еще хотите что-то сказать, Сергей Никитич?

Майор заметил уже давно, что яркие, чуть прищуренные глаза боцмана вновь и вновь устремлялись в одном направлении. Агеев застенчиво усмехнулся.

— Да так… Может быть, ерунда… Я, товарищ майор, верно, по боцманской привычке, если кругом какой беспорядок увижу, забыть о нем не могу. Вот хоть бы зеркало это. Комната убрана подходяще, хозяйка, похоже, красоту любит, а вот зеркало висит кривовато… И внизу рамы какое-то чудное пятно…

Людов прошел к зеркалу, пристально всматривался в раму.

На нижней кромке лакированной рамы, на ее вишнево-красной глади проступал тусклый, слегка смазанный след. Только наметанный морской глаз мог издали различить это пятнышко, меньше чем на сантиметр затемняющее лаковый отсвет.

— А еще разрешите доложить… — Помолчав, Агеев продолжал: — Полагаю, что после того как обнаружили тело, никто здесь мебели не передвигал?

— Несомненно, — откликнулся Людов. — Вы же знаете, мичман, при следственном осмотре места обнаружения трупа первейший закон — оставлять все неприкосновенным.

— Стало быть, раньше, совсем недавно, кто-то передвигал здесь все.

Лейтенант поднял голову от протокола, смотрел на мичмана с любопытством.

— Вот, прошу посмотреть, — сказал Сергей Никитич, вместе с Людовым и лейтенантом сгибаясь над полом…

Когда Агеев и Жуков ушли, Людов с улыбкой взглянул на лейтенанта Савельева.

— Ну, как вам понравился наш боцман? Немало во время войны он разведческих подвигов совершил. И видите — не ослабела старая хватка.

— Действительно — зорок! — улыбкой на улыбку ответил лейтенант. — Только, откровенно говоря, не вижу, чем нам могут помочь его наблюдения.

— Проанализируйте их, Василий Прокофьич…

Людов снова пригнулся к полу, всматривался то в одно, то в другое место давно не натиравшегося паркета. Вдоль нижнего борта тумбочки и возле ножек стола чистый паркет отливал восковым глянцем.

— Стол и тумбочку недавно передвигали, — живо сказал Людов.

— И кровать, товарищ майор… А может, сама хозяйка передвинула, когда комнату убирала? — сказал лейтенант.

— Нет, комнату не подметали давно — видите пыль. А мебель сдвинута совсем недавно, — отозвался Людов. — Зачем передвигали мебель?

— Может быть, во время борьбы сдвинулась или когда падал убитый?

— Тогда были бы резко сдвинуты или опрокинуты один-два предмета, а здесь, заметьте, буквально все аккуратно переставлено с прежних мест. По всему полу велись поиски чего-то мелкого, рассыпавшегося по всем направлениям.

Они возвратились к зеркалу, сверху донизу осматривали раму. Вглядывались в тусклый след на нижней кромке.

— Кровь, — произнес лейтенант тихо. — Не могла она так высоко брызнуть… — Повернулся, всмотрелся в пятна на полу. — И здесь смазано одно место!

— Это доказывает, — сказал задумчиво Людов, — что зеркало снимали и ставили на пол уже после убийства. Зачем? Вы, лейтенант, неженаты… Так ставит иногда зеркало женщина, осматривающая перед прогулкой — все ли в порядке у нее в туалете. — Майор помолчал. — Кто занимался всем этим? Логически рассуждая, — тот, кто был в этой комнате, когда Жуков стучался снаружи.

— Ловко! — сказал лейтенант. — Значит, Шубина…

— Это могла быть Шубина. Мог быть и кто-либо другой, опасавшийся, что на его светлом костюме явно обозначились кровяные пятна. И он, по-видимому, очень торопился. Возможно, стер отпечатки пальцев с ручки ножа, но забыл стереть их с краев рамы, вешая зеркало на место.

Майор сел, облокотившись на стол, с угрюмым выражением морщинистого, худого лица.

— А то, что диверсант убит, — это наш промах, Василий Прокофьич. Ну что же, попытаемся исправить этот промах.

Майор Людов сидел в конторе ресторана, одетый в хорошо сшитый, широкий штатский костюм. Сквозь притворенную дверь просачивалась оркестровая музыка из ресторанного зала. Две девушки-официантки то и дело поглядывали на дверь.

Одна, с металлическим подносом, прислоненным к бедру, сидела на табуретке, вторая присела рядом с Людовым на кушетке, машинально разглаживая на коленях свой накрахмаленный фартук.

— И ничего плохого я в ней не нахожу, — не поднимая головы, говорила полная блондинка, та, что поглаживала фартук.

— А что в ней хорошего? — перебила другая, высокая, с темными волосами, зачесанными на затылок. — Сама ты добрая, Аня, и всех кругом добрыми считаешь. И не пойму я, почему вы приятельницы с ней.

— А ты, бригадир, в каждой находишь недостатки! — вскинулась блондинка. — Скажу снова — не вижу в ней ничего плохого. Посетители ее любят? Любят. За что? За исполнительность — раз. — Она загнула пухлый мизинец. — По себе хоть сужу: иногда так намаешься к концу дня — руки-ноги гудят, еле поднос таскаешь. Иногда и присядешь, а клиенты нервничают.