Евгений Войскунский - Искатель. 1975. Выпуск №2

— Законник! — покосился на него Федор.

— Он прав, — кивнула Стеша. — Мы должны сохранять свое достоинство. Не опускаться. Иначе наказание, которого он заслуживает, просто месть. Месть, облеченная в форму закона. Я не помню точно, но об этом тоже говорил Семен.

Залпом выпив чай из кружки, Федор, сдерживая гнев, проговорил:

— Нам ничего больше не остается, как сохранять свое достоинство. Черт его побери.

— Достоинство — самое высокое качество в человеке. Воспитание и состоит в том, чтобы привить его человеку.

«Говори, говори, — сказал про себя Федор. — Хоть о достоинстве, хоть о терпении… Терпение, выдержка нам нужнее, чем какое-то достоинство. Убеждай, убеждай себя, Стеша, иначе здесь произойдет черт те что. Убеждай!»

— В детстве, — продолжала учительница, — человек, приспосабливаясь к окружающей жизни, использует всю гамму порывов, заложенных в него природой…

— Узконосой обезьяны… — буркнул Комолов.

— И тогда, в детстве, — ровно продолжала учительница, — он не выбирает средств в достижении цели. Тогда, в детстве, его и приучают к такому выбору. Это, если хочешь, как прививки против лицемерия и себялюбия, от зависти, подлости…

— Дрессировочка… Это точно.

— Маленького человека убеждают…

— Ремнем…

— …что цель, к которой он стремится, не всегда необходимость. Ни луна с неба, ни целый лоток мороженого, ни все игрушки с прилавка магазина не принесут ему удовлетворения. Дайте одному человеку всю землю. Зачем она ему? Что он с ней станет делать? Любое богатство — духовное и материальное — имеет смысл лишь тогда, когда человек волен поделиться с другим.

— А если я вот не желаю? А?

— Твое богатство, твои способности — математика, Антон, тоже теряют смысл. Для одного тебя, без людей и они теряют смысл.

Стеша была ошеломлена поведением Комолова. Она никогда не видела его таким грубым, бесцеремонным.

«Но ведь я и не предполагала, что Антон окажется браконьером! — сказала она сама себе. — И потом, могло здесь, в тайге, произойти нечто такое, чего мы еще не знаем».

— Неча ему язык распускать! Будет! — гаркнул Федор.

Стеша схватила руку Зимогорова:

— Нет, нет! Прошу тебя. Не надо. С ним что-то случилось. Он не понимает, что говорит. Он не в себе.

— Это этот-то? Как бы не так…

— Я знаю его. Знаю другим. Совсем другим. Хотя, конечно… Никакое образование воспитания не определяет. Разные вещи… Но достоинство, достоинство человека пятнать нельзя.

«Заговорила… Значит, взяла себя в руки. А ты, Федор, терпи… Ради друга своего терпи. И береги Стешу его ради его памяти».

Антон Комолов думал:

«Никто и никогда не разберется в моем деле. А что вот так с ними говорю… Откуда я знаю, как говорят люди, которые убивают? Наверно, так говорят. И достоинство тут ни при чем!»

На небе, которое сделалось серым, проступили клокастые очертания крон. Потянуло сыростью. Огонь костра побагровел.

— Достоинство… Достоинство! Что оно, залечит мне губу, которую разбил Федор? Нет, не залечит.

— Но и не достоинство ударило тебя. Не оно! Вот в чем дело. Разве это не понятно?

— Если оно ничего не может сделать, — ухмыльнулся Антон. — Если оно ничего не может — чего о нем говорить? А это «достоинство» не может ни-че-го.

— Значит, ты ничего не понял! — удивилась Стеша. — Как же так «ничего»!

«Ничего, — подумал Федор. — Ни тютельки! Оно не воскресит Семена Васильевича, твоего мужа. Не воскресит».

— Оно не допустит вас совершить поступок, недостойный человека. Достоинство убережет, остановит вас от подлости, низости, преступления. Этого мало? Так ли мало? Федор вел себя недостойно. Согласна. Но ведь и ты, Комолов, тоже! Получается, если ты, Комолов, вел себя недостойно, потому что тебе доверили все живое в тайге, а ты совершил бесцельное убийство, то тебе можно. Позволено! Если Федор, возмущенный твоим преступлением, ударил тебя, то совершил справедливое, с его точки зрения, насилие. Кто виноват? Кто прав? Ты, убийца, или ты, Федор, ударивший убийцу. Выходит, нет правых, но нет и виноватых?

— Человек — млекопитающееся из семейства узконосых обезьян, — сказал Антон.

— Млекопитающее, во-вторых, а не млекопитающееся. Не сами себя питающие, а питающие других, — сказала Стеша.

— «Слова, слова, слова», — так говорил еще Гамлет. Они не исцелят моей пострадавшей губы.

Федор взъерошился.

— А… того… воскресят? Да? Пойди воскреси. А я тогда в минуту исцелю твою губу.

— Сначала губу.

Стеша сказала:

— Если меру за меру, то не губу разбивать, а пулю за пулю. Око за око? Или за зуб всю челюсть? Или, не зная, как решить это чудовищное противоречие между вооруженным дубиной или винтовкой и беззащитным миром тайги, егерь Зимогоров, влюбленный в тайгу, должен был дать тебе свой карабин и сказать: «Раз ты убил зверя, то убей и меня!»

И, не выдержав напряжения, Комолов вдруг расхохотался и заплакал.

— Да что с тобой! — удивилась Стеша. — Мы же просто разбирали случай!

— Случай… Случай… — пробурчал Федор тихо, снова устраиваясь на земле у костра. — Случай, он что яблоко — пока по башке не тяпнул тебя, не созрел, значит. А потом остается только шишак на голове чесать… жалеть, мол, не на то место сел, да еще плодом зрелым закусывать…

А Стеша суетилась около Антона, поила его водой.

— Какой ты впечатлительный, Комолов. Поверь, я не сравни вала тебя с теми… Ну, понимаешь. Мы же рассуждали, до чего можно дойти, если не соблюдать…

— Отстаньте, Степанида Кондратьевна! Я не хочу воды. Прошло… прошло… — говорил Антон, глядя в лицо учительницы, такое привычное, с поднятыми при объяснении бровями, отчего оно выглядело простоватым.

— Понимаешь, дело не в том, что нельзя, просто нельзя нарушать закон. Его смысл должен стать личным убеждением каждого. В истории многое выглядит отвлеченно, как таблица умножения. Я, мол, лучше других, и потому мне можно то, что другим нельзя. Недостойны они дышать, думать, любить. Понимаешь? А когда так начинают думать сотни, тысячи, земля становится адом.

— Оставьте меня. Оставьте, — Антон неожиданно для себя разобрался, что Степаниде Кондратьевне все равно, кто убил ее мужа, Шухова, — то ли Комолов, то ли Шалашов… К ней все равно не вернется муж, как не вернулся к его матери его отец, пропавший в тайге.

Федор подумал: «Знала бы ты, с кем говоришь…»

Отодвинувшись от костра, Антон хмуро попросил:

— Оставьте меня, пожалуйста… Я, может быть, спать хочу… Утро уже.

«Утро?» — удивился Федор. И только тут обратил внимание, что карабин Комолова стоит, как и стоял, у входа в балаган.

— Надо оружие его осмотреть, — сказал Федор, поднимаясь. — Совсем все из головы вон…

Федор достал папиросы и, взяв из костра обуглившуюся веточку, прикурил. Он поражался Стеше: «Сразу видно — учителька! Дело не в словах, что она говорит. Они известны. Только как она выкрутится? Коли зло совершено, то при чем здесь достоинство? Антошка — убийца, а ударив его, я сам подвел себя под статью… Хорош егерь и общественный инспектор РОВД. Конечно, Семену Васильевичу куда легче о достоинстве помнить — форма на нем как влитая…»