Игорь Андреев - Приключения 1986

«…Маршрут тигра определенно склоняется к круговому. Не удивлюсь, если он рано или поздно замкнется, ограничив пространство, которое зверь считает своей личной территорией…»

Да, но почему вот уже два дня зверь ничего не ест? Почему ни косулями, ни кабаргой, ни кабанами не занимается? Аппетит пропал? Такое впечатление, что какая-то идея владеет им, он весь сосредоточен на ней… Вперед, вперед, только марш-бросок может дать ответ.

Падение в яму недешево обошлось Щапову. На одной лыже оборвался ремешок, другая треснула и, наверное, развалилась бы надвое, если бы не упрочнявший ее намертво наклеенный рыбьим клеем камус. Починка, даже и на скорую руку, потребовала времени, а хорошего результата не дала: идти на изуродованных лыжах было пока можно, но с постоянной опаской — не разгонишься. «Ужо твои заберу», — злобно сказал Щапов.

А между тем шансы Щапова на овладение теми лыжами неуклонно уменьшались. Георгий Андреевич, положив считать пустяками тревожное опухание ног и общую усталость, одолевал километр за километром.

Во второй половине дня след тигра повел зоолога по правому берегу реки Чунь, в обхват бугрившейся на мелких сопках тайги. На открытых и ровных участках речка спокойно текла подо льдом, но в узких местах, на стремнинах, она еще вовсю показывала свой норов — звенела, пенилась, билась о камни, выплескивала на мороз воду, быстро превращавшуюся в волнистые, зеленоватого цвета наледи.

Неожиданно тигр резко повернул налево, к реке, и перешел на другой берег по стволу вывернутого с корнем огромного дерева. Мост этот показался весьма сомнительным Георгию Андреевичу, но, делать нечего, пришлось последовать примеру зверя — тоже пройтись, балансируя над бурлящей, стиснутой скальными обнажениями речкой.

— Ведь шли же там — и мне хорошо, и вам нормально… И зачем, скажите на милость, вас понесло переправляться? — подосадовал зоолог.

Вскоре с редколесного склона, с высоты, он увидел на оставленном берегу черную от старости избушку — охотничью заимку. Она-то, без сомнения, и была причиной обходного маневра тигра.

Избушка оказалась обитаемой: перед входом расчищено, и грудится по-хозяйски внушительный запас топлива. Георгий Андреевич отцепил лыжи, приставил их к стене и взялся было за подпиравший дверь кол, но тут собачий негромкий и короткий лай — не злобный, а с повизгиваньем, — заставил его обернуться.

Черная, с белым галстучком, с упруго завернутым хвостом поджарая лайка, искоса посматривая на пришельца, суетливо перебегала от кустика к кустику — делала вид, что занята чем-то очень важным, своим. Ее лай предназначался не Белову — предупреждала приотставшего хозяина: у нас гость. Приглядевшись, Георгий Андреевич подивился: собака была знакомая, из Тернова, принадлежавшая Виктору Митюхину.

— Курок, ах ты, собачий сын! Ты откуда взялся?

Пес встрепенулся, в улыбке показав зубы: я, мол, тебя тоже знаю. Повел носом в ту сторону, откуда появился, — там, среди деревьев, уже мелькали, приближаясь, две фигуры: Митюхин в оленьей малице и Своекоров в таком же, как и у Георгия Андреевича, полушубке военного образца. Подошли. Чуть запыхавшись, с изумлением уставились на изможденного, обросшего (бородка с сильной проседью) человека. Оба румяные, свежие, выгодно от него, бледного, отличающиеся. Переглянулись что-то по-своему поняли; лица сделались виноватыми!

— Господи, Георгий Андреич! Ты, стало быть, по нашу душу? Вот ведь где сыскал, — промямлил Митюхин.

— А вы от меня скрыться решили? Не вышло! — хохотнул Белов, но сразу же серьезно признался: — Я и сам своим глазам не верю.

Распахнув наконец дверь избушки, Белов замер на пороге, остановленный ринувшимся наружу потоком ощутимо густого, терпкого тепла.

— У вас тут хоть топор вешай.

— Это ты, видать, к воле привык.

После ужина — а ужин был хоть и без кулинарных затей, но с размахом (хозяева со скрытной заботливостью подкладывали и подкладывали гостю громадные куски распаренной ароматной кабанятины), когда Георгий Андреевич, распростившись со своим аскетизмом, засоловевший, рухнул на нары, Своекоров сказал, мечтательно усмехнувшись:

— Тигрюшка тебя к нам привел, вон оно что. А ведь известный он мне зверек, ей-богу, известный. Я в него и целился однажды, и только бы пальцем нажать… Дай бог памяти, чтобы не соврать, в тридцать седьмом еще году, еще прежде того, как мы с Витюхой в заповеднике стали работать, я этого тигрюшку вот здесь, на Чуньском ключе, приметил и не раз следил. И проходил он ну вот в точности, как и теперь. Брать его я почти не мечтал, побаивался: ружьишко плохонькое, одноствольное — подранишь, он тебе такого задаст! Однако пристал ко мне маньчжурец один, Ваном его звали. Поддался я, соблазнился. И аккурат в это время, в декабре, тигрюшка мой и появляется. А мы с братом, на войне погибшим Василием, так-то же вот на заимке куковали. Появляется он и, известно, мимо. Но след ночью положил, а утром я след тот увидел и сразу рассчитал все как есть, потому как мне все уже было известно, весь его, значит, дальнейший путь…

— То есть?! — Белов быстро сел, свесив босые, натруженные ноги.

— А очень просто. Он отсюда прямиком машет до самого того места, где Чуньский ключ сливается с Пусутинским, а дальше по Пусутинскому и бежит, уже вверх, значит, по течению…

— Стоп, — сказал Белов. — Давай-ка, Степан Иваныч, по карте посмотрим. — И вытащил из мешка свою затрепанную трехверстку. Своекоров без размышлений прочертил по ней пальцем дугу.

— Вот как, — догадался Белов.. — Ты вот в этом месте водораздел пересек и вышел ему наперерез. Здесь пятнадцать километров, не больше.

— Ну! А ему-то все пятьдесят чесать! Я и говорю Василию: побежали! Он — ни в какую. Не за свое, говорит, дело не берись. Твое, говорит, дело белку стрелять. Ну а я молодой ведь был, полетел. И надо же, как только выбрался на Пусуту, залег за камушком, часу не пролежал — идет!

— Во-во, теперь расскажи, как ты сдрейфил, — снова вмешался Митюхин.

— Помолчи ты! Не сдрейфил я, не сдрейфил! Поверишь ли, Георгий Андреич, сам до сих пор не пойму, что на меня нашло. Оцепенение какое-то. Ведь он в двадцати метрах от меня прошел, и я только шевельни пальцем — и пуля у него в сердце. А не пошевельнулось, ну что ты будешь делать!

— Будем считать, что ты его пожалел. Большое тебе за это спасибо. Иначе здесь бы сейчас не разговаривали. — И Белов вдруг осуждающе, как на живое враждебное существо, посмотрел на свои разбитые валенки, которые Митюхин пристроил подсушить к горячей каменке. — А зачем же все-таки тигру было эти лишние пятьдесят километров лапы мять, раз он мог и покороче пройти?

— Ну уж этого не знаю, не спросил у него. Вот ты увидишь его в другой раз, сам и спроси. Он тебе скажет.