Игорь Андреев - Приключения 1986

Но не век же сидеть огромной тушей на виду у всего мира. Станет медведь спускаться: со вздохами, со стонами, неловко срывая с дерева кору, то и дело оглядываясь через плечо: много ли еще осталось?

Пора, всем пора!

В лиственничном отлогом угорье два косача, недовыяснив с утра отношений, выскочили, как по команде, из укрытий, помчались, растопырив крылья, навстречу друг другу — ух, страшно! Будет драка до первой крови.

А тут еще дятел: рассыпал на всю окрестность воинственную дробь, воодушевил бойцов не щадить ради весны живота своего. А пугливый бурундук (он давно на воле, уже несколько дней) взметнулся по стволу — крошечное дымное облачко…

И Захару Щапову приспело время покинуть свое убежище. Тайга стала теплой и укрывчивой. Там, только там было теперь место приспособленному к бродяжничеству человеку. К тому же пребывание в подполье вовсе или почти вовсе потеряло смысл: в Тернове проклятый директор не хранил украденных сокровищ.

Пора, пора!.. Это тревожное словечко по сотне раз на дню гвоздило Щапова, а по ночам нагоняло бессонницу. Но куда — пора? Он ждал верного случая, а случай не представлялся.

Только раз, еще в конце марта, когда директор ездил в Рудный по хозяйственным делам и на почту отослать в Москву свои научные труды и когда, конечно же, свободно мог завернуть к захоронке, Щапов едва не пустился по его следу. Помешало неожиданное предчувствие неудачи — и до чего же верным оно оказалось! Директор, потратившись на покупку книжек, возвратился еще бедней, чем был; рупь двадцать у него осталось, донесла Татьяна, сумев опять заглянуть в известный бумажник.

Разумеется, и таким тоже фактом Захар поспешил укрепить свою успокоительную уверенность в сохранности золотишка. Но, сам по природе своей неимоверно терпеливый, он в конце концов поразился терпению директора, которое, видно, превосходило его собственное, и в его упрямую душу стали закрадываться сомнения и беспокойство. Как это так — жить, отказывая себе во всем, выжидать чего-то? Не кроется ли тут какая-нибудь интеллигентная хитрость, недоступная пониманию умеренно образованного человека?

Приход весны затворник видел через щелку, верней через две щелки, так как и с другой стороны дома устроил — чтобы увеличить обзор — такой же наблюдательный пост. В подполье прибавилось свету, и оказалось, что он вовсе не в одиночестве прозимовал зиму. Покойный Спиридон, как ни старался сделать постройку непроницаемой (охраняя ее главным образом от докучливых грызунов), не смог все же предотвратить нашествия более мелких квартирантов — разных жучков и паучков. С наступлением тепла и началом роста трав вся эта живность, мирно спавшая по запаутиненным углам и закоулкам, устремилась наружу и находила какие-то выходы — верно, специально прорытые, невидимые человеческому глазу норки,

В долгие часы, когда малонаселенное Терново не давало никакой пищи для наблюдений, когда даже собаки не пробегали мимо, какой-нибудь черный паук, вразвалочку пересекающий подполье, чтобы выбраться на юго-восточную сторону, сразу под солнце, оказывался для Захара Даниловича сущим подарком. С пристальным интересом, забывая о тягучем времени, вникал он в подробности существования насекомых.

Так шли дни.

Щапов окончательно укрепился во мнении, что золотишко где-то в районе Краснухи: будь он на месте Белова, захоронку устроил бы именно там.

Но директор почему-то — как нарочно! — все не шел и не шел на Краснухинский ключ, причем, если бы Щапову удалось вникнуть в маршруты, по которым Белов ежедневно рассылал объездчиков, то не замедлил бы заметить, что и объездчики постоянно минуют тот интересный участок, берут его как в обхват, и в этом, несомненно, есть какая-то преднамеренность.

Рассвет еще не начинался. Большая ночная птица стремительно и неслышно проскользила по самому краю опушки, едва не касаясь крон деревьев. В одном месте ее удивительно свободный полет был слегка нарушен: словно испугавшись чего-то, она вильнула, но тотчас исправилась — видимо, посчитала причину своей тревоги несущественной или ложной.

Между тем повод для страха был: против того места, где полет птицы искривился, в переплетении крупных ветвей затаился главный птичий и всех животных враг — человек.

Впрочем, разве враг Георгий Андреевич Белов, директор заповедника? Он друг.

Про это исключительно удобное для наблюдений местечко Георгий Андреевич несколько дней тому назад выведал у старика Огадаева. Небольшая, с горбатинкой пустошь, низина с болотиной, изрытая копытами темная проплешина, будто присыпанная сахарной пудрой.

Но, конечно, то не сахар — соль. Здесь солонец, и добротно сооруженный среди ветвей скрадок немало, видно, послужил браконьерам. Уж как маялся, как чуть ли не совсем позабыл русский язык Николай Батунович!.. Ну ладно. Кто старое помянет… Зато теперь скрадок надежно служит науке.

Третье утро подряд Георгий Андреевич, подобный гостеприимному и до чрезвычайности скромному хозяину (который всегда в тени), встречает здесь и провожает чопорных гостей. Видел изюбря, пятнистых оленей, кабаргу, старого патриарха лося с куцей, без рогов, головой и ожидал кабанов. Но вот кабаны-то как раз и пренебрегали, кажется, его гостеприимством. Нигде поблизости он ни разу не нашел ни одного кабаньего следа, и это было все-таки странно: ведь тоже копытные, ведь тоже небось здешнее угощение любят… В чем тут дело? А что, если они, всеядные, получают нужное организму количество соли из мяса и крови грызунов, которых походя ловят и съедают? Почему никто из ученых никогда не заинтересовался этим вопросом? Ах, мать-зоология, как еще чисты твои страницы…

С рассветом на солонце началось движение. Вначале появилась косуля с косуленком, спешно потюкала по соленой глине острым копытцем и, схватив кусочек губами, ринулась прочь, будто он краденый; косуленок, как привязанный, держался возле нее. Потом пришла лосиха с глупым длинноногим лосенком — учила его есть преполезную глину, но он, предпочитая все-таки молоко, лез к соскам; мамаша в конце концов рассердилась и наподдала ему губастой мордой по шее. Эти вели себя как дома, никого не опасались…

Около восьми Георгий Андреевич убрал в полевую сумку бинокль и дневник наблюдений, спустился вниз и достал из нагрудного кармана кителя сложенный вчетверо, порядком уже истрепанный, исписанный несовременным, на диво отчетливым почерком листок — письмо самого профессора Южинцева.

Письмо пришло с неделю тому назад, и с тех пор Георгий Андреевич с ним не расставался — чуть что, доставал и перечитывал. Его строгое лицо делалось при этом почти простецким из-за самодовольной улыбки и волной набегавшего румянца. Но кто осудит молодого автора, получившего блистательный отзыв о своей работе!