Игорь Андреев - Приключения 1986

Но куда все же девались львовские сокровища? Что-то, конечно, погибло, уничтожено. Но ведь многое должно было сохраниться. Пусть оно где-то спрятано в подвалах, за семью замками. Или же на дне Топлицзее…

…Узкая дорога, обрывающаяся прямо у берега. Мрачные, насупленные горы.

…Космонавты, побывавшие на Луне, утверждают, что нет ничего более странного, пугающего, не совместимого с обликом такой обжитой и привычной для взгляда каждого из нас Земли, чем лунный пейзаж. На Луне все не так, как у нас здесь. На Луне человек необычайно одинок. Он там чужой, посторонний.

Такое же странное и пугающее впечатление производит Топлицзее… Озеро и горы вокруг кажутся лунным пейзажем, хотя, как известно, на Луне озер нет. Но, может быть, там именно такие горы!

Топлицзее — это «Альпийская крепость». Когда война фашистами была уже проиграна, когда даже для самого Гитлера стало более чем очевидным, что ни «секретное оружие», ни призыв ко всему населению уходить в вервольфы — партизаны-одиночки, уже не спасут, возникла идея «Альпийской крепости».

В штольнях соляных разработок в Альтаусзее были спрятаны художественные ценности из различных стран. Известный немецкий писатель Юлиус Мадер в одной из своих книг привел слова реставратора Карла Зибера, насильно мобилизованного СС и направленного в Зальцкаммергут.

«Инвентарная опись вещей, которая постоянно дополнялась, представляла собой шесть тысяч страниц текста, напечатанного на пишущей машинке через один интервал. В штольнях находились знаменитый Гентский алтарь, подлинники Микеланджело, десятки гравюр Дюрера, венская коллекция Ротшильдов, превосходные картины из галереи Наполеона и драгоценные вещи из монастыря Монте-Кассино. То, что поступало с конца 1944 года, а это были главным образом ценности из Венгрии, вообще почти не учитывалось. Пожалуй, никто не может представить себе, что испытали мы, специалисты, когда весной 1945 года получили приказ подготовить полное уничтожение всех этих неповторимых произведений искусств. Я буквально потерял покой…»

Между тем такой приказ существовал. Он был отдан командованием «Альпийской крепости», но, следует думать, по прямому указанию из ставки Гитлера. И вскоре, в двадцатых числах апреля 1945 года, в штольни были доставлены большие ящики с надписью: «Осторожно, мрамор, не бросать!» В каждом из таких ящиков лежала 750-килограммовая авиационная бомба. Все бомбы должны были взорваться одновременно. И тогда никаких сокровищ разыскивать уже не пришлось бы.

С помощью партизан взрыв удалось предотвратить. Сокровища, находившиеся в штольнях, были спасены. И со временем их возвратили законным владельцам. Но на дне Топлицзее в специальных контейнерах лежали многие ценные бумаги, и вероятно, произведения искусства. Их затопила специальная команда известного гитлеровского диверсанта Отто Скорцени.

После войны к озеру сразу же кинулись водолазы-кладоискатели. Дальше началось самое удивительное. Все они погибли. И обязательно при обстоятельствах странных, необъяснимых.

Работала здесь и экспедиция, организованная западногерманским журналом «Штерн». А в самом журнале появились аншлаги о том, что найдены секретные документы необычайной важности. Но так же внезапно экспедиция прекратила работу, а журнал никаких сенсационных документов так и не опубликовал.

А уже с 1963 года поиски здесь велись австрийскими государственными властями. Сотни вооруженных жандармов оцепили озеро. Водолазы что-то поднимали со дна. Все было окружено сугубой секретностью. Что-то было поднято со дна. Но австрийские власти никак не прокомментировали находки. Впрочем, в печати промелькнуло сообщение, что в результате различных экспедиций удалось обнаружить свыше тысячи картин, вывезенных нацистами из Венгрии. Часть из них уже возвращена Венгерской Народной Республике.

Чтобы разгадать тайну озера, нужны серьезные поисковые работы. И будем верить, что австрийское правительство в конце концов их проведет.

Штормило. Но такие штормы дизель-электроходу нипочем. Качка была мягкой, незлой. Репродуктор объявил, что после ужина в кинотеатре будет демонстрироваться новый фильм, а в концертном зале состоится лекция о выдающихся певцах прошлого. Дизель-электроход плыл сквозь шторм вперед. А на нем, не замечая шторма, шла своя жизнь.

Не знал и другого, что по прибытии в Нью-Йорк хлебну еще горя с этим Робертом Леманом. Вернее, даже не с ним, а с его электронной тенью, поскольку мне объяснили, что Роберт убыл в мир иной. А точнее будет сказать — убыл не весь Роберт, а только его тело. Но его интеллект, система его мышления и аргументации теперь заложены в электронную машину. Так что и сейчас будто бы можно поговорить почти что с самим Робертом и услышать почти что его собственные ответы, а точнее — не собственные, а как бы собственные. В общем, от всего этого голова могла кругом пойти. Но это было позднее. А поначалу Нью-Йорк, и удивление перед ним. Казался он странным, и сначала не удавалось понять, в чем же именно странность. Лишь позднее как будто озарило: Нью-Йорк, несмотря на всю свою грандиозность, какую-то давящую серость Манхэттена, в чем-то был неожиданно провинциальным, вчерашним. Странно было осознавать, что именно это впечатление было доминирующим — ведь Нью-Йорк всегда рвался в законодатели моды и к ультрасовременности, норовил идти даже не в ногу с прогрессом, а как бы чуть-чуть впереди него, но оказалось, что в конце концов в чем-то чуть поотстал.

Не мог я заглянуть в будущее, пусть даже всего на десять дней, и представить себе, что все же окажусь подле конторы «Братьев Леманов». Сама контора — дом, построенный, вероятно, в конце минувшего или в начале нынешнего века. В общем, на девяносто лет он вполне тянул. Это была подделка, и не очень старательная, под романский стиль. Рядом с небоскребами позднейшей постройки контора — офис Леманов выглядел чуть ли не дачным коттеджем. Во всяком случае, называть это здание, несмотря на его одиннадцать этажей, хотелось не домом, а домиком. Наверное, жителям этой некогда вновь заселяемой страны подобные «домики» под классицизм, ренессанс или романский стиль нужны были как воспоминание о Европе — прародине. Колонизируя новый континент, вообразив его себе этакой огромной новой квартирой, они принесли сюда с квартиры старой, родительской, памятные вещи — дедушкины, бабушкин сундук или же прелестный домик, которому больше пристало бы находиться на одной из площадей Рима или Мадрида. Ну а Бродвей назван смутной мечтой возыметь и у себя Монмартр. Уолл-стрит — внебрачное дитя лондонского Сити.

Мог ли я предположить, что именно в этом доме мне придется встретиться с электронным мистером Леманом, который будет являть собой не то стол-магнитофон, не то стол — электронную машину, в общем, некое электронное чудище, которое слышало мой голос, отмечало в своей памяти мои вопросы, делало вид, будто их обдумывает — мигало неоновыми лампочками, — и затем сухо и слишком уж правильно, как-то загробно отвечало? Мог ли предположить, предугадать, что попаду в ситуацию, очень уж напоминающую какой-нибудь популярный фантастический роман, вернее, его экранизацию, где одного из действующих лиц предложено было сыграть мне самому. Итак, вкратце: мне помогли связаться с конторой Леманов, после долгих переговоров допустили до бесед с электронным «Бобби Леманом», что сильно напоминало дурной театр, но в этом фарсе было немало любопытного. Был ли «Электронный Бобби» и вправду сгустком интеллекта живого Бобби или попросту умелым шарлатанством, не знаю. Да, наверное, никогда и не узнаю. Но так ли это важно? Ведь в «Электронного Бобби», если он был таковым (поскольку вполне можно допустить, что обычный человек выслушивал меня и отвечал с помощью обычного микрофона и усилителя), кто-то должен был вложить программу. И этот «кто-то» или же эти «какие-то» с абсолютной очевидностью ждали вопросов об альбоме Альбрехта Дюрера. Значит, неспокойна была совесть.