Луи Буссенар - Из Парижа в Бразилию

Он позвал единственного слугу, рассчитал его, заплатив вперед годовое жалованье, и велел отнести в карету две дорожные шубы и два меховых одеяла.

Затем он надел сумку через плечо, обвел глазами свое живописное жилище парижанина-космополита и спустился вниз к консъержу, чтобы заплатить за квартиру за год вперед.

— Вы уезжаете, сударь? — осведомился тот. — А ваши письма?

— Не беспокойтесь. Их будет пересылать ко мне сам почтамт. Ну, — обратился он к Жаку, бессознательно гладившему рукою шелковистый мех шуб, — теперь я весь к твоим услугам. Только позволь мне заехать к банкиру и сказать ему словечко. Это в двух шагах отсюда, на Шоссе д'Антен.

— Скажи, пожалуйста, зачем ты берешь с собой шубы и одеяла? Ведь теперь только 15 сентября и жара страшная.

— По ночам зато бывает довольно свежо.

— В постели не чувствуется.

— Постели может у нас и не быть.

— Ты все шутишь.

— Ни капельки. Когда едешь путешествовать, то никогда не знаешь, где будешь спать, да и будешь ли вообще.

— Так разве мы едем путешествовать?

— А ты думал как? Конечно, едем… В Бразилию… разве ты забыл?

— Не может этого быть! — вскричал Жак, привставая с места. — И ты едешь со мной? Ты?

— Я тебя везу.

— Милый Жюльен! Как мне тебя благодарить!

— После когда-нибудь, а теперь мне нужно к банкиру, потом мы наймем карету и поедем кататься в Булонский лес; вернувшись с прогулки, пообедаем в Cafe Anglais и окончим приготовления.

— Окончим!.. Мы их только начнем. Ведь их будет так много.

— Может быть, — загадочно произнес Жюльен.

День кончился по программе, и за обедом в Cafe Anglais Жак, усердно угощаемый Жюльеном, опять очень много пил и не заметил, как приятель подлил ему в ликер какой-то темноватой жидкости из крошечного пузырька.

Была половина восьмого.

Карета быстро проехала расстояние от Cafe Anglais до вокзала Северной железной дороги, и Жак, ничего не сознавая, машинально вошел в вокзал под руку с приятелем и рухнул, как тюк, в спальное купе вагона первого класса.

Спящего разбудили какие-то горловые звуки, произнесенные на чуждом, непонятном языке.

Он проснулся, потянулся и привстал, смотря во все глаза на Жюльена, который насмешливо улыбался.

— Где мы? — спросил Жак.

— Едем по железной дороге.

— А который теперь час?

— 8 часов 40 минут вечера.

— Как! Ведь мы выехали в 8 часов. Значит, я спал только 40 минут?

— Плюс двадцать четыре часа.

— А? Что ты сказал?

— Я говорю, что ты проспал без малого двадцать пять часов.

— Ты с ума сошел!

— Нет. Это тебе так кажется спросонья.

— Так, стало быть, мы уже много отъехали от Парижа?

— Тысячу километров.

— Значит, мы в Германии?

— Да. В Берлине. Это наша первая станция на пути в Бразилию. Выходи и давай обедать. Ты, вероятно, страшно голоден.

Жак поначалу совсем опешил и не знал, как поступать, что говорить. Он машинально шел за Жюльеном к буфету, стараясь убедить себя, что видит все происходящее во сне.

Громадный рыжий немец проворно подал им сытный обед и налил в кружки пенистого баварского пива, сказав Жюльену, что следующий поезд в Петербург отходит через час с четвертью. Жак на лету уловил слово «Петербург».

— Так, — сказал он. — Кошмар все еще продолжается.

Он рассмеялся и прибавил, как бы в шутку над самим собою:

— Выходит, что я еду в Петербург. Это интересно.

— Едешь, едешь, — весело отвечал ему Жюльен.

— А что мы с тобой будем делать в северной Пальмире?

— Будем искать средство против морской болезни.

Жак Арно убедился наконец, что все происходящее не во сне. — От Диршау до Петербурга. — «Я бы желал вернуться в Париж». — Как переехать через Берингов пролив, не переплывая его? — Обетованная земля. — Русские впечатления Жака. — Его пассивность. — В тарантасе. — Из Москвы в Пермь черев Казань. — Из Перми в Екатеринбург по железной дороге. — Жак непочтительно выражается об Уральских горах, называя их кочками. — Граница между Европой и Азией. — Владимирка.

Жак Арно пил и ел совершенно машинально, не произнося ни слова и точно все еще во сне.

Внезапно раздавшийся свисток поезда, отходившего к русско-германской границе, вернул его наконец к сознанию действительности.

Он понял, что все происходящее совершается наяву, и грустно вздохнул, убедившись, что как он там ни вертись, а путешествия уже не избежать.

Вчерашнего возбуждения его как не бывало. Мюнхенское пиво не в состоянии так расшевелить человека, как несравненный бургонский нектар.

Друзья уселись в спальное купе, и Жюльен, рассудив, что не следует мешать товарищу размышлять, спокойно расположился для сна.

— Итак, — промолвил Жак упавшим голосом, — мы едем путешествовать…

— Конечно.

— Ну и куда мы сейчас направляемся? В Петербург?

— Да. Ведь я тебе это сказал еще там, в буфете.

— Разве это так необходимо?

— Можно и иначе. Можно вернуться в Кельн, оттуда проехать в Гамбург, из Гамбурга в Лондон на почтовом пароходе, а оттуда через Лиссабон, Тенериф и Пернамбуко морем в Бразилию.

— Нет, так я не хочу.

— Ну, так дай мне тоже поспать. Ты выспался, а я нет. Завтра в половине седьмого мы будем в Диршау, то есть в пятистах километрах отсюда. Тогда будет светло, и мы успеем вволю наговориться вплоть до самого Кенигсберга, откуда мы проедем в Эйдкунен, пограничный немецкий пункт в восьмистах километрах от Берлина. От Эйдкунена будет всего два километра до Вержболова, первого русского города на нашем пути. Покойной ночи!

С этими словами Жюльен закрыл глаза и по привычке опытного путешественника сделал над собой усилие, чтобы заснуть. Спустя две минуты он уже спал глубоким сном, предоставив Жака его собственным думам, которые, судя по вздохам подневольного путешественника, были далеко не веселого свойства.

В шесть часов утра Жюльен открыл глаза.

— С добрым утром, путешественник! — сказал он приятелю, который был еще мрачнее и нахмуреннее вчерашнего. — Будет сидеть как сыч, развеселись. Ну, что это, в самом деле? Ведь нехорошо…

— Я всю ночь думал.

— Разумнее было бы спать.

— И надумал вернуться в Париж. Бог с ним, с наследством. Не нужно оно мне.

— А как же отставка?

— Я опять поступлю на службу. Обо мне похлопочут влиятельные друзья, и все устроится.

— Послушай, да ведь над тобой все куры будут смеяться.

— Лучше пусть куры смеются, чем я буду вести такую жизнь.

— Да как ты вернешься? Как ты уедешь отсюда? Я уверен, что у тебя нет в кармане ни гроша.

Жак открыл портмоне и нашел в нем семнадцать франков и сорок пять сантимов. Жюльен рассмеялся.

— Ты, может быть, рассчитываешь, что немецкие железные дороги повезут тебя даром или в кредит?