Александр Дюма - Приключения Джона Девиса

Минут через десять все наши шестеро матросов были уже на бриге.

Теории судоходства я не забыл, а упражнения в гимнастике сделали меня еще сильнее в практической части. Не было ни одной работы, которой бы я не исполнил скорее и отважнее лучшего из наших матросов. Батюшка и радовался, и боялся, видя мою ловкость и проворство; Том хлопал в ладоши; матушка, которая тоже пришла и смотрела на нас с берега, беспрестанно отворачивалась.

Позвонили к обеду. По случаю моего приезда к нам собрались все наши знакомые. Доктор и Робинсон ждали нас на крыльце. Оба расспрашивали о моих учебных занятиях и, казалось, очень довольны были, узнав, что в год я так многому научился. Тотчас после обеда мы с Томом пошли стрелять в цель. Вечер по-прежнему сделался исключительным достоянием матушки.

С самых первых дней жизнь моя здесь приняла прежнее течение: я везде нашел старое свое место и через неделю год, проведенный в школе, казался мне уже сном.

О, прекрасные, светлые дни юности! Как скоро они проходят и какие неизгладимые воспоминания оставляют на всю жизнь! Сколько важных событий, случившихся впоследствии, совершенно изгладились из моей памяти, а между тем я помню все подробности вакаций и времени, проведенного в школе, дней, наполненных трудами, дружбою, забавами и любовью, дней, в которые мы не понимаем, отчего бы и вся жизнь не могла протечь точно таким же образом.

Пять лет, которые я провел в школе, пронеслись в миг, как один день; а когда я посмотрю назад, мне кажется, будто они озарены были совсем не тем солнцем, как остальная жизнь моя; какие несчастия не терпел я впоследствии, а благодарю Бога за мои юношеские лета; я был счастливый ребенок.

Мне пошел уже семнадцатый год. В конце августа батюшка и матушка по обыкновению приехали за мной; но в этот раз они объявили мне, что я уже навсегда должен проститься с Гарро. Прежде я с удовольствием помышлял об этой минуте, а тут испугался.

Я простился с доктором и товарищами, с которыми, впрочем, никогда не жил в большой дружбе. Единственным моим приятелем был Роберт Пиль: он уже с год назад перешел из гарросского коллегиума в Оксфордский университет.

Возвратясь в Виллиамс-Гауз, я принялся за прежние занятия; но на этот раз батюшка и матушка как будто удалялись от них; даже Том, хоть он и не отставал от меня, по-видимому, лишился прежней своей веселости. Я не понимал, что это значило; но общая горесть и на меня подействовала. Однажды утром, когда мы пили чай, Джордж принес пакет, запечатанный большою красною печатью с великобританским гербом. Матушка поставила на стол чашку, которую уже поднесла было ко рту. Батюшка взял письмо, пробормотав: «ага!», как делал обыкновенно, когда в нем боролись два противоречивых чувства; потом перевернул его несколько раз в руках и, не решаясь распечатать, сказал мне: «На, Джон, это до тебя касается». Я распечатал пакет и нашел в нем патент на чин мичмана с назначением на стоящий в Плимуте корабль «Трезубец» под командою капитана Стенбау.

Наступила, наконец, давно желанная мной минута! Но когда я увидел, что матушка отвернулась, чтобы скрыть свои слезы, когда услышал, что батюшка насвистывает «Rule Britania», когда сам Том сказал мне голосом, который, вопреки всем его усилиям, был не слишком тверд: «Ну, батюшка, ваше благородие, теперь уже и взаправду», — во мне произошло такое потрясение, что я выронил пакет из рук и, бросившись к ногам матушки, со слезами схватил ее руку.

Батюшка поднял пакет, читал и перечитывал его раза три или четыре, чтобы дать пройти этому первому взрыву чувствительности; потом, когда ему показалось, что мы уже довольно предавались нежным чувствованиям, которые сам в душе ощущал, но называл слабостью, он встал, кашлянул, прошел раза три по комнате, покачал головою и сказал, остановившись против меня:

— Полно, Джон, ты уже не ребенок.

При этих словах я почувствовал, что руки матушки теснее обвили мою шею, как будто безмолвно противясь необходимой разлуке, и я продолжал стоять на коленях перед нею.

С минуту все молчали. Потом милая цепь, которая меня удерживала, понемногу распустилась, и я встал.

— Когда же ему надобно ехать? — спросила матушка.

— Тринадцатого сентября он должен быть на корабле, а сегодня первое; шесть дней мы еще можем пробыть здесь, а седьмого пустимся в дорогу.

— А я с вами поеду? — спросила робко матушка.

— О, да, да! — вскричал я. — Я хочу расстаться с вами как можно позже.

— Спасибо, спасибо тебе, мой милый, мой добрый Джон, — сказала матушка с невыразимою признательностью, — ты наградил меня этими словами за все, что я для тебя вынесла.

В назначенный день мы отправились в путь все вместе: батюшка, матушка, Том и я.

Чтобы выехать из Виллиамс-Гауза как можно позже, батюшка назначил на дорогу только шесть дней, и потому мы оставили Лондон влево и проехали в Плимут прямо через графства Варвик, Глостер и Соммерсет; утром пятого дня мы были уже в Дивоншейре, а часов в пять вечером у подошвы горы Эджком, лежащей на запад от плимутской бухты. Батюшка предложил нам пойти пешком, сказав кучеру, в каком трактире мы остановимся; карета поехала по большой дороге, а мы пошли по тропинке, чтобы взобраться на самую вершину горы. Я вел батюшку; матушка шла сзади, опираясь на руку Тома. Я шел тихо, тревожимый печальными мыслями, которые будто переходили из матушкина сердца в мое; взоры мои были устремлены на развалившуюся башню, которая как будто росла по мере нашего приближения, как вдруг, опустив глаза с вершины К основанию, я вскрикнул от удивления и восторга. Передо мной было море.

Море, то есть образ неизмеримости и бесконечности; море, вечное зеркало, которого ничто не может ни разбить, ни помрачить; поверхность неприкосновенная, которая с самого создания мира остается все тою же, между тем как земля, старея, подобно человеку, покрывается попеременно шумом и молчанием, жатвами и пустынями, городами и развалинами; море, которое я видел в первый раз в жизни и которое, подобно кокетке, являлось мне в самое благоприятное время, тогда как, трепеща от любви, оно как бы протягивает золотистые волны свои к солнцу, которое закатывается.

Я остановился в безмолвном созерцании; потом от целого, которое поразило меня сначала, перешел к рассматриванию подробностей. Хотя с того места, где мы тогда были, море кажется спокойным и гладким, как зеркало, однако неширокая полоса пены, расстилающаяся по берегу, то приближаясь, то удаляясь, обличала могущественное и вечное дыхание старого океана; перед нами была бухта, образуемая двумя мысами; немножко влево остров Святого Николая; наконец, под нашими ногами, город Плимут со своими тысячами дрожащих мачт, которые казались лесом без листьев. Между тем бесчисленные корабли приходили и уходили, приветствуя землю пушечными выстрелами, землю с ее шумной жизнью, живым движением и смешанным гулом, состоящим из ударов мотолами и матросских песен, которые ветер приносил к нам вместе с благовонным морским воздухом.