Валерий Поволяев - Тихая застава

Он снова покусал зубами травинку, очутившуюся около его лица, поморщился от полынной горечи – едкая все-таки зараза, во рту осталась горечь еще от прошлого раза, выругал себя матом – ведь нельзя же тянуть в рот что ни попадя… Особенно здесь – может и паралич ударить, и язык покрыться струпьями, на глаза наползти бельмистые пятна – ничего, кроме тумана, не будешь видеть, только отвратительное молоко, муть, способную свести с ума, и глотку может сдавить спазмами – на Памире всего этого полным-полно. Средняя Азия есть Средняя Азия.

Пулемет десантников ударил внезапно, вызвав в ушах болезненный звон, Панков громко сплюнул, закашлялся – теперь можно было не таиться. Длинная очередь скосила сразу несколько человек, в том числе и нерешительного душмана: тот ткнулся лицом в землю, заморский пулемет вывалился у него из рук, отлетел в сторону с раскуроченной магазинной коробкой – в нее, выбив густое сеево искр, всадилось сразу несколько пуль, две из них отрикошетили в душмана, разом превратив его лицо в бесформенный кусок мяса.

Один из гостей – то ли подбитый очередью, то ли он сам оказался таким прытким, – проворно, будто большая ворона, отлетел в сторону, в камни, – он и впрямь походил на ворону, сжался там, превратившись в кучу тряпья, замер.

Следом свалились еще несколько человек – пулеметчик работал зло и точно. «Мне бы такого, – с завистью подумал Панков. – А с другой стороны, чего завидовать? Надо своего учить, пулеметчики – не грибы, от дождя не рождаются».

Хоть и велика была разведка душманов – двадцать пять голов, полновесный стрелковый взвод, – а разметали ее быстро: часть осталась лежать, другая часть, упрямо и довольно метко отстреливаясь – пули летели низко, над самой головой, не давали оторваться от камней, – отошли. Панков пожалел, что Бобровский не выставил засаду повыше в камнях, чтобы контролировать переправу, – если бы там было хотя бы два человека с пулеметом, ни один душман бы не ушел.

Человек, обратившийся в кучу тряпья за камнями, зашевелился, хотел было отползти, но его заметил пулеметчик десантников, отсек короткой очередью, тогда душман сунулся вперед, под прикрытие низкой скальной грядки, схожей с дувалом, под ее прикрытием также можно было уползти, раствориться в камнях, но пулеметчик не дал ему сделать и этого, зло рубанул по грядке пулями, взбил кучу каменной пыли.

Крошки, будто дробь, секанули по душману, он взвизгнул ранено, страшно, повалился на спину и поднял обе руки. Тут же отдернул их, опасаясь, что руки прострелят – и меткий пулеметчик-десантник, и свои, они тоже могут запросто это сделать: десантник – случайно, свои – со злости.

– Зыдаюсь! – прокричал душман громким рваным голосом, будто птица, у которой пробило глотку.

Через несколько минут стрельба стихла, Бобровский по рации связался с Панковым.

– Капитан, как считаешь, что это было?

– Разведка боем.

– А смысл?

– Проверить нас, хорошо ли сидим.

– И ради этого они столько положили народа?

– Ради этого, – подтвердил Панков, усмехнулся недобро, почувствовал, что у него треснула нижняя обветренная губа и из нее потекла кровь. – А мы что, воюем иначе? Так же криворуко воюем и так же гробим людей, совершенно не жалея их.

– Ну и что они узнали?

– Пока ничего. Но вообще-то, мне показалось, кое-кто из душманского начальства обеспокоен тем, что не знает, сколько людей находится сейчас на заставе.

– Отбой! – вяло произнес Бобровский.

Отключился. Вскоре Дуров приволок душмана, которого зажали в камнях и не дали уйти – носатого, с угрюмыми хитрыми глазами и редкой, состоящей буквально из пяти волосинок бородой, швырнул его на камни.

– Что будем делать, товарищ капитан? Может, это? – Дуров приставил на манер пистолета палец ко лбу и выразительно щелкнул языком.

– Не нада, не нада, – забеспокоился душман, едва не вылезая их своего халата, – не нада! Я все расскажу!

– Да что ты расскажешь? Мы и без тебя все знаем, – Дуров устало вздохнул. – Из тебя рассказчик, как из меня папа Римский.

– Все расскажу! Сколько командиров, сколько пулеметов, какие планы…

– Планы? И что же это за планы? – насторожился Панков, глянул на плененного повнимательнее, приказал связисту вызвать Бобровского – тот загнал разведку уже в Пяндж, сидел у нее на хвосте. С реки доносилась стрельба. Связист протянул ему трубку:

– Старлей на проволоке!

Панков не удержался, хмыкнул: хорошо сказал связист – «на проволоке»…

– Бобровский, как ты там? Помощь не нужна? – спросил он у старшего лейтенанта. – Добивай, если кого-то еще можно добить, и давай сюда! Похоже, пленный нам собирается сообщить кое-какую информацию. Может быть, даже важную.

Информация действительно оказалась важной. Попавший в плен душман служил посыльным у полевого командира Дзура, а до того как взялся за оружие, – работал в совхозе под Душанбе, жил безбедно, перекидывал костяшки на счетах, начисляя местным дехканам зарплату, – был, в общем, маленьким начальником и эта должность его радовала. А потом все закрутилось, завертелось… Настолько закрутилось, что афганцы стали считать Таджикистан своей провинцией, наподобие Нангархара, Пактии и Бадахшана… Потому они и гонят сюда народ…

Гонят таджикских боевиков-беженцев, гонят таких дурачков, как этот бывший счетовод, гонят своих душманов, которые ничего, кроме как стрелять из оружия, не умеют делать, – в Афганистане от них все равно проку нет, они разучились работать, могут только воевать и теперь держат ухо по ветру – бегут туда, где платят за умение ловко кидать гранаты и проворно «играть» автоматом. Страшная это музыка, а уж исполнители…

По информации пленного, завтра через Пяндж должны перейти три тысячи человек. Часть их – человек шестьсот – в районе панковской заставы. Панков совместил данные счетовода с тем, что ему сообщил Базиляк, – все сходилось. Что же до других застав, то счетовод не знал, а вот насчет панковской заставы знал точно – полевой командир Дзур ее просто соскоблит, срежет с земли, оставит лишь ровное место с черными, густо обмахренными сажей горелыми камнями – вот к чему была приговорена застава.

– Ну уж дудки! – Панков не выдержал, потемнел лицом.

– Шестьсот человек будет – вот сколько! – заводясь, азартно выкрикнул бывший счетовод, загнул шесть пальцев, показал их капитану, – шесть раз по сто! А вас сколько? Двадцать человек, тридцать? Это же тьфу! Дирка от бублека, – он говорил то правильно, совершенно не искажая слова, то наоборот, начиная их коверкать безбожно, произнося на немыслимом грузино-памирско-китайском воляпюке. – Тьфу! – повторил он, сплюнул на камни и растер плевок галошей.

– Шестьсот человек – это много, – поморщившись, покрутил головой Бобровский, пососал сбитые в кровь пальцы – зацепил кулаком за камни, а костяшки кулака место больное, кровянистое.