Валерий Поволяев - Тихая застава

– Ну, что там у вас?

– У нас – тихо, а на дороге – подрывы.

– Кто подорвался, не знаете?

– Пока нет. Ночь, товарищ капитан. Утром узнаем.

– А стрелял кто?

– Не мы. Мы пока не стреляли, товарищ капитан, это душки чего-то всполошились.

Панков хотел было выругать старшего засады за то, что тот обращается к нему в эфире по званию, а не по номеру, потом подумал: «Какая, собственно, разница?» и не стал. Действительно, какая разница – «первый» или «товарищ капитан»? Если душманы подслушивают переговоры по радио, то они и без маскировки все поймут. Случается, они вообще влезают в разговоры, подают свои советы, ругаются, требуют, чтобы русские покинули Таджикистан… Панков никогда не отвечал на выпады душманов в эфире, справедливо полагая, что «у них – своя компания, у него – своя».

– Добро, шестой, – проговорил он спокойно, – жди гостей, скоро будут… Отбой!

Над головой прошел запоздалый «эрес», выпущенный из кишлака, всадился в командирский дощаник, – как раз рядом с квартирой капитана, проломил стену, Панкову послышалось, что он даже услышал звон разлетающегося на мелкие доли стекла. Капитан сморщился, закрыл на секунду глаза, будто не верил тому, что видит, втянул в себя запах дыма, чего-то горького, незнакомого, чем был насыщен воздух: вот и пошло псу под хвост все, что он нажил…

Хотя что он, собственно, нажил? Ничего особенного – нич-чего, кроме чемодана с барахлом – парадной формой, пятнистым комплектом, много раз стиранным, много раз штопанным, приготовленным на смену, джинсами, кроссовками, двумя майками и курткой… Больше ничего из одежды у Панкова нет. Правда, Панков купил холодильник, но холодильник на заставе больше простаивал, чем работал: то электричества нет, то продуктов. Еще – три книжных полки, он их с собой привез, повесил на стену – думал собирать библиотеку. Не получилось. Документы? Документы у него, как и пистолет, и патрон для «личных нужд», всегда с собой, – лежат в кармане, перетянутые широкой красной резинкой.

Стол у него в квартире стоял примитивный, сколоченный из обычных досок, накрытый новенькой клеенкой со сказочными рисунками, у стола – четыре табуретки и старое кресло – хозяйское, полученное в наследство от прежнего начальника заставы.

Все это было, было, верно служило человеку, и вот – похоже, добра не стало. Ведь пламя вряд ли пощадит жилой уголок с неказистым имуществом капитана. Панков подавил подступившую обиду, отвернулся в сторону, украдкой от Рожкова вытер глаза. В конце концов, может, оно и к лучшему, что все так происходит. Дом, даже такой плохонький, временный, как этот, привязывает военного человека к себе, спутывает ему ноги, становится помехой, а когда у человека нет дома, он легко поднимается с места, перемещается, куда ему прикажут, – куда угодно, словом. Лучшее жилье для военного человека – брезентовая палатка.

– Горит, товарищ капитан, ваш дом горит, – с детским изумлением пробормотал Рожков.

– Вижу, – сухо, в горле что-то застряло и теперь мешало говорить, отозвался Панков. – Деревянный, потому и горит, – он отвернулся от радиста и снова стер слезы.

Кроме личных вещей у него в квартире остался альбом с фотоснимками, орден, который он получил в прошлом году, немного денег. Оставалось что-то еще, но что именно – Панков сейчас не помнил.

– Жалко, товарищ капитан!

– Жалко бывает у пчелки.

Из окон квартиры выплеснулось пламя, потом погасло. Может, пожар утих? Через минуту раздался глухой далекий хлопок, за первым второй. «Взорвались гранаты, – понял Панков. – Но в квартире ли?» Дома у него почти всегда лежала в ящике стола пара «лимонок» – заначка на всякий случай. Но на этот раз заначку он оставлять не стал – забрал гранаты с собой. Тогда где же разорвались гранаты? Через стенку, где расположена канцелярия заставы? Забыл какой-нибудь раззява?

Над головой низко – как только за каменный гребень не зацепился, – с ошпаренным сипением проскочил очередной кишлачный «эрес», грохнулся во двор заставы, подпрыгнул, прокрутился в воздухе тяжелой черной чушкой и ударился о бок «газика».

Послышался резкий металлический скрежет, следом – взрыв. В воздух полетели исковерканные обломки «газика», так верно в свое время служившего заставе. Оторванный радиатор взметнулся выше всех, он был виден издали, следом в воздух взлетел, бултыхаясь краями, будто огромный морской кит, капот, расщепленные доски кузова заискрились неземно, ярко, будто специально подожженные для киносъемки, закувыркались в разные стороны… «Газик» долгое время был единственной машиной заставы, на которой можно было еще куда-то уехать, послать наряд в помощь к соседям, вообще оторваться от душманов, теперь этой возможности не стало.

– Всё, – пробормотал, вяло шевеля одеревеневшими и от того ставшими чужими губами, Панков, – финита ля… – слово «комедия» застряло у него во рту. Какая уж тут комедия? Путь к отступлению отрублен.

Колесо «газика» с жирно чадящей резиной шлепнулось недалеко от бруствера командирского окопа – вон какая жуткая сила была у «эреса», – затем приподнялось на камнях, будто живое, встало на попа, в ночь от него полетели жирные яркие брызги, и, горящее, видное издали, покатилось с камней вниз – вначале медленно, едва одолевая сантиметры, потом набрало скорость, заскакало по-козлиному, споткнувшись о какой-то камень, взметнулось в воздух и, рассыпая вокруг горящую рвань, метров тридцать пролетело над землей, словно болид, и вновь врубилось в пожар.

В балке, где располагалась столовая, с грохотом рухнуло перекрытие, пламя, словно бы освободившись от тяжести, давившей на него, взметнулось, загудело басовито, облизало светлое небо.

– Вот и всё, заставы нет, – глядя слезящимися глазами в огонь, проговорил Рожков. – А хорошая была застава. Самая тихая из всех памирских застав.

Панков промолчал.

Группа боевиков, вышедшая из кишлака на заставу по обходной тропе – той, которую памирец считал потайной, неведомой пограничникам, наткнулась на мину; одному из душманов по самую лодыжку смяло, превратив в мясное месиво, ногу, – пограничники о тропе узнали, заминировали ее, и группа вернулась.

– Вот собаки! – выругался памирец, яростно ощерил зубы. Главная дорога – каменистый проселок – также была заминирована, это пограничники делали всегда, ставя на проселке сигнальные либо боевые мины, две обходные тропы, одна слева от дороги, другая справа, тоже были заминированы. – Тьфу! – сплюнул под ноги памирец. Не оборачиваясь, зычно выкрикнул в темноту: – Масуд! Мирзо! Где вы есть, ети вас за ногу!

Первым из ночи беззвучно, бестелесно, словно привидение, выдвинулся Масуд, безбородый и безусый паренек – усы и борода у него еще не начали расти, – в пятнистой куртке, снятой с убитого русского солдата, с новеньким, тускло посвечивающим в ночи «калашниковым», повешенным на грудь.