Остин Райт - Островитяния. Том второй

Она умолкла.

— Мне тоже, Наттана, — быстро сказал я.

— И это не так, как с другими, когда все ясно и можно выбирать: жениться или нет. Ах, нам так далеко до этого, я знаю, но разве мы не можем честно признаться себе?..

— Да, Наттана, и мы сделаем так, — ответил я, хотя при мысли о женитьбе на Наттане я почувствовал неуверенность, слабость, словно я неожиданно очутился в ловушке.

— Я скажу вам, что я думаю, если вы будете со мной откровенны. Я не смогла бы поехать в Америку, Джонланг, не смогла бы жить там. И я не мечтаю выйти за вас. И все-таки я стала совсем другая — даже сама не понимаю как, — это невероятно.

Теперь я уже не чувствовал себя затравленным и пойманным, напротив, меня избегали, мне отказывали, я почувствовал прилив гнева.

— Предположим, что невозможное свершилось, что тогда? — вскричал я.

— Тогда у нас все будет как у всех!

Мы глядели друг на друга в запальчивости, с любовью и почти ненавистью одновременно.

— Так, значит, мы можем честно признаться себе? — настаивала девушка.

— В чем?

— В своих чувствах.

— Да, Наттана.

— А вы что чувствуете, Джонланг? — И она сделала жест руками, ясно говоривший: «Вот чего вам хочется».

Сердце мое забилось, я взглянул на ее нежные пухлые губы. Но как мог сказать я это на островитянском языке, в котором было так мало уклончивых слов?

— По крайней мере я чувствую апиату, — сказал я. Кровь бросилась мне в лицо, словно я сказал нечто чудовищно непристойное. Румянец залил и щеки Наттаны.

— Я тоже! — заявила девушка, как бы принимая мой вызов.

Последовало молчание, наконец мы оба слабо улыбнулись.

— Итак! — продолжала Наттана. — Слово произнесено! Но апиата либо быстро проходит, либо превращается в нечто иное, учтите, Джонланг.

Она резко отвела взгляд, выпрямилась и глубоко, как после перенесенного усилия, вздохнула и вновь взялась за шитье.

— Почитайте мне еще, ладно? — сказала она. Я раскрыл книгу и подождал, пока утихнет дрожь в голосе.

В притче рассказывалась история о мужчине, который хотел жениться, но его избранница, увлеченная неким третьим персонажем, не могла принадлежать ему. Мужчина рассказывал о своих печалях одной из своих подруг, и эта женщина посочувствовала ему. Кроме того, она постаралась объяснить своему другу природу чувства, которое испытывала к нему та, в которую он был влюблен. Она даже приоткрыла кое-какие подробности своей жизни, дабы пояснить женский взгляд на подобные положения. Став умудренней, герой притчи понял, что утрата его не столь ужасна…

Следя, чтобы голос мой нигде не дрогнул, и тщательно выговаривая каждый звук, я в то же время думал о поездке на Верхнюю через месяц, вспоминая слова Наттаны, о том, что я мог изменить решение. Неужели она хотела сказать, что, если чувства мои стали сильнее, мне лучше было бы передумать? Смысл притчи поэтому я воспринимал с трудом.

Так, продолжал Годдинг, эта женщина оказала мужчине великую услугу, которую тот в полной мере оценил. Он часто выражал подруге свою благодарность. «Вы, — говорил он, — совершили нечто крайне полезное для меня. Надеюсь, и я смогу быть полезен вам». Она же отвечала, что ей доставляет необычайное удовольствие видеть его… И вот он стал все чаще навещать ее и рассказывать ей о своей любви, в которой хотел до конца разобраться. При этом он нередко, и в самых поэтических выражениях, описывал красоту своей возлюбленной.

«Иногда, — гласила далее притча, — нам случается увидеть на своем пути фигуру человека. Наши мысли витают далеко, и человек кажется нам незнакомым. Мы приближаемся и внезапно замечаем, что незнакомец — близкое и дорогое существо. Словно яркий свет вспыхивает там, где мы ожидали найти лишь тьму».

Я перевернул страницу, но на этом месте притча кончилась. В чем же была суть? Я вопросительно посмотрел на Наттану.

Она сидела неподвижно, положив руки на колени, и в упор глядела на меня. Ее зеленые глаза горели, а лицо, залитое пунцовым румянцем, было виноватое и встревоженное. Я в изумлении воззрился на нее, не понимая, что происходит.

Взгляд ее блуждал, она потупилась, потом снова взглянула на меня, сердце мое сжалось, и я ощутил его медленное, болезненное биение. И все же, смущенный происходящим с Наттаной, я задал вопрос, который собирался задать:

— В чем же суть притчи, Наттана?

Неожиданное облегчение выразилось в ее взгляде.

— Довольно туманная, не правда ли? — сказала она.

— Значит, вы тоже не поняли?

— Думаю, он нашел друга.

— А вам не кажется, что он нашел нечто большее?

Вдруг у меня мелькнула догадка. Несколько месяцев назад, у Андалов, из книги выпал листок, который мог быть закладкой. А незадолго до того я рассказал Наттане про Дорну… Но неужели она могла решиться подсказать мне, какую именно притчу прочесть? Неужели я показался ей похожим на мужчину, который открыл свои чувства другой женщине?

Наттана никогда не должна узнать, что я все понял.

— Решительно не вижу никакого смысла, — сказал я.

— Я тоже! — воскликнула девушка.

— Почитать вам еще?

— Да, да, пожалуйста!

Я стал читать дальше, Наттана вновь принялась за шитье. Больше мы не пытались выяснить суть историй, а просто говорили, нравятся они нам или нет. Стемнело, и я зажег свечи — две для Наттаны и две для себя.

Девушка отложила работу и встала.

— Еще есть время постирать и переодеться, — пояснила она, — и спасибо вам большое, что почитали мне.

И только когда она ушла, я понял, что наш вместе проведенный день кончился. Пока я читал жалостливую притчу о мужчине, поверявшем сердечные тайны своей подруге, все шло гладко. Потом этот предательский румянец… Но почему она так внезапно ушла? Счастливые, мы отдавались ровно текущему потоку, но вот воды его взволновались, и все, что было пережито, казалось, просто пригрезилось.

Наступил день, когда Толли принимали гостей, и за ужином Мара спросила, не хочет ли кто из нас навестить их вечером. Пойти вызвался муж Мары, к нему присоединилась Наттана, бросив на меня через стол быстрый взгляд, но, как мне показалось, не ожидая ответа. У меня не было особого желания проводить вечер в переполненной комнате за докучными разговорами, и я сказал, что, пожалуй, лучше останусь дома, пожалев об этом, когда увидел, как Наттана весело отбыла в сопровождении своего престарелого спутника.

Некий темный и злобный инстинкт подтолкнул меня наказать Наттану, но еще более наказанным оказался я сам, проведя вечер в тревоге, рассеянно отвечая на вопросы Мары и дожидаясь возвращения Наттаны. Она вернулась поздно, глаза ее блестели, щеки разрозовелись. От нее и от Файна исходил слабый запах сладкого вина. Когда она стояла, греясь у очага, вид у нее был самый нераскаявшийся, и держалась она несколько вызывающе. Вечер, как она заявила, она провела прекрасно. Ей очень понравились дочери Кетлинов и дочь Ларнела, с которой она договорилась повидаться еще. И еще они долго говорили с молодым Ларнелом. Он тоже такой славный!