В Травинский - Мир Приключений 1965 (Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов)

Рота разделилась на взводы и попыталась прощупать эти высоты. Что на них? Оказалось, что повсюду, где ни попробуй, плотная оборона противника. Был ранен Зайцев.

Тогда, разбившись на мелкие группы, рота пошла в обход сопок, стала нащупывать другие пути. Но всюду разведчики наталкивались на встречный огонь и отходили.

Да, долго отступали немцы. А теперь, стянув всю живую силу и технику на небольшой плацдарм, отчаянно защищали свой последний рубеж. Дальше отступать было уже некуда. С моря начали бить тяжелые корабельные орудия. Здоровенные, как чушки, снаряды ломали лес, рвали его, косили, он поредел, будто на вырубке. А дивизия шла вперед. Медленно, трудно, с большими потерями — но шла.

Наступило утро 13 марта. Еще с ночи разведчики Покрамовича были направлены в один из батальонов 396-го стрелкового полка, глубоко вклинившегося в оборону немцев. Он так вклинился, что оказался почти отрезанным: только узкая перемычка связывала его с полком. Но ведь шел 45-й, а не 41-й год, когда несколько просочившихся в тыл автоматчиков могли посеять панику: “В кольце!!!”

Теперь окружения не боялись — ни в штабах, ни в окопах. Батальону было приказано продолжать наступление, а добыть необходимые сведения о противнике командование поручило разведчикам Покрамовича.

Всю ночь лазили они по сопкам, перерытым траншеями, опутанным колючей проволокой, заваленным деревьями. Только противопехотных мин не было: их не успели поставить. Но и без мин пришлось так, что хуже некуда. В завалах, в рытвинах, воронках немцы выставили пулеметы, и до главного оборонительного рубежа противника добраться никак не удавалось. То и дело разведчики в потемках нарывались на засады и уходили, прикрывая свой отход гранатами.

К утру взяли “языка”. И опять не повезло: “язык” оказался каким-то бестолковым и насмерть перепуганным резервистом, попавшим под тотальную мобилизацию.

— Гитлер капут, krieg kaput, — бормотал он, и толком от него ничего добиться было нельзя: он не знал даже приблизительного состава своей роты.

— Всех уже похоронил, ублюдок, — сплюнув, сказал Покрамович. — И откуда такая мразь берется? Ладно. Попробуем раскусить их иначе.

Иначе — это была разведка боем. Все средства уже испробовали, ничего другого не оставалось.

На рассвете Покрамович повел своих “соколиков” в атаку. Они рассыпались цепью по склону и, прячась в рытвинах, воронках и ветвях поваленных деревьев, начали спускаться к подножию сопки, чтобы потом рвануться на новую высоту. Сейчас, по прямой, она была совсем рядом — крутая, заросшая кустарником. Разглядеть, что в нем, было невозможно. Но оттуда разведчиков заметили. И тут…

Видно, высмотрел немецкий снайпер Покрамовича и определил в нем командира. И не промахнулся, будь он проклят…

А дальше… Завязался бой. Сначала короткий, яростный. Бешеным огнем встретили разведчиков немцы. Рота отошла, и тогда по раскрывшейся обороне врага ударил батальон. Когда первые советские солдаты ворвались на высоту, разведчиков среди них не было. За гребнем своей, уже покинутой батальоном сопки, у тех самых окопов, из которых уходили в поиски ночью, стояли они вокруг своего командира, лежавшего на земле.

Шел дождь. Он смыл кровь со лба Покрамовича. Смуглое лицо капитана бледнело и будто отмывалось после долгих трудов войны.

Как сегодня понять, что случилось в тот день? Но разведчиков никуда больше не вызывали, никуда не посылали, ни о чем не спрашивали. Когда наконец перемычка, связывавшая оторвавшийся от своих батальон, была расширена, они дождались повозки, положили на нее мертвого командира и отправились вслед за ним в Реду — туда же, откуда минувшей ночью вывел он роту на свое последнее задание.

Там, на окраине городка, близ леса, по склону над шоссейной дорогой, стояли бараки лагеря советских военнопленных. Отступая, немцы угнали их. Ветер гулял в разбитых окнах опустевших бараков, на полу валялась прелая солома. Но тихо здесь было, покойно. Никто не заглядывал в это мрачное место, да и кому охота лезть высоко от шоссе? На войне солдат лишнего шагу не ступит. Он уже нашагался…

В таких безлюдных местах, на фронтовом отшибе, старались останавливаться после своих нелегких дел разведчики. Так уж вышло, что за годы войны прочно утвердилось за ними громкое имя — “лихие разведчики”, и по-своему, чего, пожалуй, не подразумевалось в газетных статьях и приказах, толковали его двадцатилетние парни. Для них лихой — это значило не только бесстрашный, но и неунывающий, развеселый рубаха-парень, которому все — трын-трава. А не всегда получалось быть веселым. Чаще случалось наоборот. Вот и избегали они посторонних глаз, чтобы не показывать, будто, несмотря ни на что, ты все же “лихой”.

Каким угодно могли знать в дивизии Лыкова. Но никогда никто, кроме своих, не мог увидеть, как плакал Гордей. Плакал он как мальчишка, навзрыд.

— Димка, Димка… Ну что же ты наделал? Ведь мы бы сами… Зачем ты-то полез? — без конца повторял он и взрывался: — Да потише нельзя? Что они душу пилят?!

Это за стенками барака строгали гроб.

Всегда сдержанный, спокойный Павлов с красными опухшими глазами утешал Лыкова. А Вокуев ходил от одного к другому:

— Ведь это все я, я виноват! Видел я, как этот гад целится. И — не успел… Не успел! Только вскинул автомат, а он уже выстрелил.

— Ладно, Яшка, — говорили ему. — Что теперь сделаешь? И не видел ты ничего. Так всегда кажется, что можно было смерть отвести.

— Вы не видели, а я видел! Все я виноват! — снова говорил он и только бередил живую рану.

Разведчики знали: Вокуев точен в своих словах. Он никогда не станет утверждать того, что ему только лишь показалось, и если говорит, что видел, как целился враг, значит, так оно и было. Видел! А ударить из автомата не успел. Это тоже правда, и ничего тут не поделаешь.

Но если видел он, то, значит, видеть мог каждый, должен, обязан был видеть! Вот этот мой товарищ, что сейчас сидит рядом и трет, трет свой автомат. И этот, что взялся за гранаты и перевинчивает надежные запалы. И этот, перезаряжающий магазин свежими патронами. И прежде всего я сам — чего же на других валить?! Не увидел… но в следующий раз!

И вот сейчас, в этом заброшенном бараке, где у входа на свежеоструганном столе лежал убитый Покрамович, в сердцах людей горе уступало тому чувству, которое называют ненавистью к врагу. Да, они все-таки были лихими разведчиками! Знали свою силу, готовы были всегда к бою и в эти минуты желали только одного: драться, драться до самозабвения! Не поиска — своего привычного дела — хотели бойцы. Нет, не осторожный, крадущийся шаг нужен был сейчас им, не ползком в мертвенном свете ракет. Подняться в рост, в атаку, когда полыхнут взрывы в лицо, захлестнет волною собственное “ура”, чтобы голову поднять не могли, гады!