В Травинский - Мир Приключений 1965 (Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов)

…Спать в эту ночь все ложатся мрачными, неразговорчивыми — Молчит и Огинский, но потом, успокоившись немного, спрашивает Бурсова:

— Осуждаете меня?

— Смертельного врага вы себе нажили, Михаил Александрович, — не отвечая на его вопрос, с тяжелым вздохом произносит Бурсов.

— Но не мог же я ему позволить…

— Не могли, — спокойно соглашается с ним Бурсов. — Я и не обвиняю вас. Я тоже не смог бы. А говорю об этом к тому, чтобы вы были настороже. Какую-нибудь гадость он вам непременно подстроит.

Засыпают они поздно, хотя и не разговаривают больше. Но спят недолго. Просыпаются от выстрелов. Они слышатся где-то в стороне станции. Бурсов пытается выйти из барака, но Нефедов останавливает его.

— Там, на вышках, пулеметы наведены на наш барак. Эсэсовцы никому не разрешат выйти отсюда. А стрельба ночью уже не в первый раз. Думаю, что это партизаны напали на станцию.

— Поблизости, значит, есть партизаны?

— Да, в лесу за станцией.

— А от нас до станции сколько?

— Не менее четырех километров.

Стрельба длится около получаса. Все это время территорию лагеря полосуют прожектора. Потом все стихает. А еще через четверть часа раздается страшный взрыв, от которого даже здесь, в лагере, вздрагивает земля. Сразу становится светло как днем.

— Похоже, что партизаны эшелон с бензином взорвали! — возбужденно шепчет Нефедов.

Стрельба возобновляется с еще большим ожесточением. А за дверями барака слышатся резкие выкрики, похожие на команду.

— Наверное, капитан Фогт решил вести своих эсэсовцев на подмогу станционному гарнизону, — решает Нефедов. — Вот когда подходящее время для побега, если бы мы были к этому готовы…

И снова два сильных взрыва почти сразу же один за другим.

— Ну да, конечно, это взрываются цистерны с бензином! — уже не сомневается более Нефедов.

В окнах, обращенных к станции, полыхает такое зарево, что внутри барака можно разглядеть уже не только фигуры сидящих на нарах военнопленных, но и выражение их лиц.

— А знаете, в честь чего этот партизанский салют? — спрашивает вдруг молчавший все это время Горностаев.

Все стремительно поворачиваются к нему, торопят:

— Да не тяните вы, ради бога!

— Советские войска приостановили наступление немцев на Курской дуге. Мало того, сами перешли в контрнаступление! Вчера был взят Орел. Сегодня взяли Белгород.

Никто не спрашивает его, откуда ему это известно. Конечно же, это сообщило английское радио. Бурсов вспоминает теперь, что Горностаев был чем-то очень взволнован сегодня.

— А почему вы не рассказали нам этого раньше? — спрашивает он Горностаева.

— Страшно было…

— За кого? За Гитлера?

— За себя! За всех нас!.. Теперь уже всё… Хребет Гитлеру окончательно сломлен. И без нас… Страшно ведь подумать, если спросят, а где же мы были? И не это, может быть, а что не предпринимали ничего…

— Ну, это смотря кто, — протестует Нефедов. — Не надо за всех…

— Да я и не за всех. В основном — за себя. Вы-то замышляете, наверно, что-то, шепчетесь тут о чем-то. А меня сторонитесь… Я сам, конечно, виноват. Сам поставил себя в такое положение. А теперь уже поздно…

— Что — поздно? — не понимает его Бурсов.

— Теперь, когда ясен исход войны, по-разному ведь можно это истолковать… Так что вы уж без меня…

— Да что вы, черт бы вас побрал! — взрывается Бурсов. — Интеллигентика какого-то изображаете. Противно слушать! Да и что мы замышляем, о чем шепчемся? Вот майор Нефедов твердо мне сказал, что, если понадобится, могу на него рассчитывать. А остальные ведь тоже молчат. И хочется и колется, наверное… Я догадываюсь, конечно, что вы пакостите им тут понемножку. Мне ведь известно, какие вы мины делаете. А надо бы совсем не делать. Надо…

— Надо уходить отсюда… Бежать! — решительно заканчивает за него Нефедов.

— Да, бежать! — подтверждает Бурсов. — Среди погибших мы ведь не числимся. Надо, значит, числить себя среди сражающихся. И кто готов на это — вот тому моя рука!

Первым протягивает ему руку Нефедов. Его примеру следуют все остальные. А за стенами барака все еще гремят выстрелы и рвутся цистерны с бензином. Хотя подслушать их разговор в таком шуме почти невозможно, Бурсов все же приказывает Нефедову осторожно выглянуть за дверь.

Майор возвращается спустя несколько минут и докладывает, что у дверей барака никого нет. А часовые центральных ворот на своих местах.

Теперь все окружают Бурсова. Ждут указаний, как быть дальше, что делать?

— Никаких конкретных планов побега сообщить вам пока не могу, — охлаждает их Бурсов. — Все узнаете в свое время. А задание каждому из вас такое: всеми путями добывать капсюли-детонаторы и бикфордов шнур. Помогать Азарову переносить в лагерь гексоген и другую взрывчатку. Будете получать все это у майора Огинского. Взрывчатка порошкообразная, и вы сможете насыпать ее в голенища ваших сапог, и вообще всюду, куда только можно. Но понемногу, чтобы всегда можно было объяснить, что попала она туда случайно, во время работы по производству мин. А зачем эта взрывчатка, тоже узнаете в свое время.

Утром, когда офицеры идут на работу, лейтенант Азаров шепотом сообщает Бурсову:

— Я сделал интересное наблюдение, товарищ подполковник. Во время ночной заварухи взобрался на чердак нашего барака. У меня специальная лазейка для этого имеется. Сижу там и вижу все как днем. Станция-то, сами знаете, как полыхала! И вот, когда помощник капитана Фогта повел взвод эсэсовцев на станцию, я приметил путь, каким они шли. Вы ведь знаете, что вокруг тут все минировано. Особенно в направлении станции. Но есть, оказывается, проход. И я теперь знаю его. Набросал даже схему. Передать ее вам?

— Это очень хорошо, друг мой Азаров! — хвалит его Бурсов. — Но схема пусть будет у вас. Спрячьте только ее получше. И никому ни слова об этом.

Некоторое время они идут молча, потом Бурсов спрашивает:

— А почему это у Сердюка синяк под глазом? Давно он у него?

— Свеженький, — усмехается Азаров. — Результат “разговора по душам” с Краузом. Вчера вечером после отбоя он у них состоялся.

— А как Крауз вообще к нему относится?

— Благоволит. На должность штубендинста — уборщика барака-назначил. Работенка не пыльная, и Сердюку она явно по душе. Непонятно, однако, за что он его так разукрасил.

Бурсов ни о чем больше не расспрашивает Азарова, но потом, выбрав момент, когда Огинский остается с ним наедине, спрашивает его:

— Видели сегодня Сердюка? Обратили внимание на фонарь под его глазом? Это дело рук Крауза. Чертовски не нравится мне это. Похоже, что снова был допрос с пристрастием. И, главное, сразу же после стычки Крауза с вами…