Антон Соловьев - Дважды украденная смерть

— Что-нибудь ценное, на ваш взгляд, было?

— Да ведь как сказать, что можно считать ценным, а что нет. И потом особенно ценные вещи не принято напоказ выставлять. Ковер, я так думаю, немалых денег стоит, но ведь и продать его не просто. Он что, пропал?

Рунге не ответил. И ковер, и маски, и прочие диковинки остались в квартире убитого, убийца ничего не взял. Другое дело — может, было действительно что-то еще более ценное, чем сто рублей и книги: золото, драгоценные камни...

— О чем-нибудь говорили?

— Да нет. Он же писал, а я молчал, чтобы не мешать.

— Так и не перемолвились ни словом?

— Нет, отчего же. Он закончил писать, отдал мне записку. Увидел, что любуюсь ковром, спросил:

— Нравится?

Я, конечно, ответил, что да, очень. Поинтересовался, откуда такая оригинальная вещь. Он сказал, что прислали из Австралии.

— Родственники, знакомые?

— Он сказал «да», но непонятно, что имел в виду — родственников или знакомых. Я не стал уточнять, а он как-то перевел разговор на другую тему, и вскоре я ушел.

— А он у вас по какому поводу бывал?

— Аналогичная ситуация. Так же посидел у меня, поговорили ни о чем, чай пить отказался. Вот и все, пожалуй.

— Не знаете, захаживал к нему кто-нибудь?

— Не в курсе. Сам не видел, врать не буду.

— Ну что ж, спасибо.

Рунге подал собеседнику руку и, едва за ним закрылась дверь, углубился в свои бумажки.

«Негусто. Хотя австралийские родственники (или знакомые) — деталь, кое о чем говорит. С инюрколлегией, может статься, не такая уж и блажь. Хрусталева начальник отдела характеризовал как человека исключительно серьезного, порядочного, честного. Стало быть, доверять выданной им информации можно. Но вот как увязать австралийских родственников с объявлением инюрколлегии?

Придется делать запросы. Да и переписку покойного надо хорошенько просмотреть: должны же у него быть адреса...»

Потом на беседу приходили женщины. Из числа тех, кому по службе доводилось иметь контакты с Корзуном. О покойном они отзывались со сдержанным одобрением. Всем импонировала его вежливость в обращении, спокойствие, а заграничные сувениры, которые он преподносил в дни рожденья, всех приводили в восторг. Все удручены случившимся, жалость у всех была искренней и неподдельной, а кое-кто и слезу пускал, как скажем, библиотекарша Нонна.

— Такой он был обходительный, — размазывая тушь с ресниц, говорила она. — Куда нашим мужикам до него!..

Что ж, человек, долго проживший за границей, должен был нахвататься культуры.

— А говорят, он нелюдим был?

— А что ему с нашими охламонами балаболить? Да и моложе они все его.

— А Хрусталев?

— Интереса, значит, общего не находилось.

Напоследок Рудольф Христофорович все же решил подвести общий итог своим беседам с Громовым. А более всего попытаться найти подход к Эдику — Эдуарду Михайловичу. Он, как автор идеи об инюрколлегии, особенно привлекал внимание Рунге. Ведь вероятность того, что слух о каком-то зарубежном наследстве распространился далеко за пределами конторы, более чем очевидна. А это... Это может повлечь или повлекло за собой определенного рода последствия.

— В вашем отделе Подгорный с кем-нибудь прочные дружеские контакты имеет?

Громов изобразил нечто вроде усмешки:

— С кем ему контакты-то у нас иметь? Единомышленников тут у него ни в каком плане нет.

— Ну а в тресте?

— В тресте, надо полагать, есть. Но ведь это уже вне моей компетенции...

— Понятно...

— Впрочем, ходит к нему тут один из лаборатории, с ним, они, по-моему, постоянно хороводятся.

— Так, так. Это уже интересно. Как мне до этого его приятеля добраться?

— Это несложно, — Громов потянулся к телефону. — Мы с его начальником свяжемся... Сейчас будет, — проговорил он, положив трубку. — Как вы поняли, я не стал объяснять, зачем и куда. К зам. управляющего он мигом прискачет.

Владимир Колобов подтвердил только что сказанное. Правда, удивления по поводу того, что вызвал его не зам, а следователь прокуратуры, он не высказал. Казалось, он ожидал, что именно такой оборот дела предстоит.

«Ясно. Уже обменялись соображениями», — отметил Рунге.

С первых же минут беседы следователь понял, что встреча может оказаться небесполезной.

— Как вы думаете, Подгорный делился с кем-нибудь своими выводами относительно зарубежного наследства Корзуна?

— Думаю, да, — без особой охоты ответил Вовчик.

— Думаете или знаете?

— Откуда я могу знать точно? При мне он никому ничего не говорил.

— А без вас?

— Так, я полагаю, об этом его надо спрашивать.

— Целиком с вами согласен. Но ваш приятель не спешит почему-то обогатить нас этой информацией.

— А меня, стало быть, поспешил?

— Не будем терять время на бесплодные рассуждения. Зачем мне вас, человека с высшим образованием, призывать к тому, что помощь правоохранительным органам — долг каждого гражданина?

— Но я-то к этому делу вообще никакого отношения не имею! — попытался еще посопротивляться Вовчик, но бессмысленность такого поведения была очевидна и для него. — Дело в том... дело в том, что он и сам не помнит толком, кому и в каком виде выдал информацию. Он ведь не злоумышленник какой, но, как я понял, хорошо набрался. И теперь у него только смутные и обрывочные воспоминания о том. Может, потому он и вам не может ничего конкретного сообщить...

— Да-а... Боролись, боролись с пьянством и алкоголизмом, а вполне порядочные инженеры не помнят, с кем и о чем накануне беседовали... Ну, а из тех отрывочных сведений, которые он выдал вам, мы хоть что-то можем предположить? Какую-то картину можем представить?

— По его словам, он познакомился с каким-то парнем в пивбаре и чуть ли даже не отправились к старику в гости.

Брови у следователя поползли кверху.

— В гости? К Корзуну?

— Эдик — большой фантазер. С него все может статься. Особенно, когда он под хорошим градусом...

Дело принимало неожиданный оборот. Подгорного следовало вызывать уже не в кабинет к зам. управляющего, а в прокуратуру официальной повесткой. Выяснив у Колобова, о каком пивбаре шла речь и какого числа произошло знакомство Подгорного с человеком, пожелавшим встретиться с Корзуном, Рунге стал собираться. Он почувствовал, что центр тяжести возводимого им здания следствия начинает перемещаться.

— Эдуард Михайлович?

— На проводе.

— Эдуард Михайлович, это из прокуратуры, Рунге. Мы с вами вчера встречались...

Эдик поежился. Черт бы побрал этого прокурора, вчера прицепился, сегодня опять звонит с утра пораньше.

— ...Извините, что по телефону, но так быстрее будет, чем повесткой, а время у нас дорогое. Зайдите, пожалуйста, к нам в прокуратуру, в комнату номер восемнадцать. Это на третьем этаже. Знаете, где мы находимся? Если надо, я предупрежу вашего начальника...