Николай Грибачев - Огни в тумане

— Ну, вели.

— Поменьше нукай, подальше уедешь... Огонь был, значит? Так вот, могло Быкова ранить, и он где-нибудь пересиживает...

— Ну и врешь.

— Это почему?

— А потому... Когда мы обнаружили, что Быкова нет, по всему пути обратно проползли, да назавтра участок обшарили — и ничего. Человек же не иголка!

— Да, темное дело...

Такие споры не прекращались с той самой ночи, когда пропал Быков. Действительно, разведчики, обнаружив исчезновение товарища, несмотря на бешеный огонь немцев, обшарили весь участок... Забравшись в нейтральную зону, они ночами лежали возле колючей проволоки, прислушиваясь, не раздастся ли стон, не поднимется ли у немцев кутерьма. Иногда начинало казаться, что кто-то стонет, некоторые даже уверяли, что слышат слабый голос, зовущий на помощь. Все начинали прислушиваться еще внимательнее, затаив дыхание, но оказывалось, что это скрипит проволока, свистит ветер или гудит пустая консервная банка. И, возвращаясь утром в разведроту, они стеснялись смотреть в глаза командиру. А тот, догадываясь по их убитому виду о результатах, только хмурился и официальным тоном приказывал доложить подробности.

Вся рота тяжело переживала потерю. Дело было не только в том, что исчез прекрасный товарищ, которого все любили за храбрость и открытый характер, а в том, что исчез бесследно, так что никто не был в состоянии вразумительно объяснить, что произошло. Товарищам, знавшим Быкова, трудно было предположить, что он допустил какую-нибудь ошибку, ушел далеко от своих, запутался в траншеях, где мог быть контужен и завален землей... Когда на войне человека ранят — все понятно, его лечат; когда убьют — его хоронят с воинскими почестями, над его могилой гремит боевой салют и воздвигается скромный памятник. Но когда человек исчезает неизвестно как — это происшествие для части и позор для разведчиков.

Казалось, из всей разведроты меньше всех исчезновение Быкова переживает Кочкарев, и за это Половодов не уставал упрекать его в самых язвительных и обидных выражениях. Но Кочкарев молчал, не ощущая желания спорить с Половодовым, а когда ему слишком надоедали приставания, поднимался и молча уходил. Между тем Кочкарев усиленно обдумывал собственный план узнать о судьбе Быкова: захватить толкового «языка» на участке, где работала разведка, и как следует допросить о захвате разведчика — мертв он или жив, на передовой у немцев, думал он, должны знать. В обычной обороне это было трудно и рискованно, но сейчас, когда в преддверии наступления разведка работала особенно энергично, все можно было сделать «в комплексе». Выносив, вынянчив этот нехитрый план, Кочкарев доложил свои соображения капитану. Тот обещал подумать.

Протирая сейчас автомат, Кочкарев тоже продолжал думать о своем плане.

— Командир идет! — прокричал в дымоходную трубу часовой. Все вскочили, одергивая гимнастерки. Капитан поздоровался и разрешил сесть.

— Есть серьезное дело, товарищи, — начал он. — Сегодня я получил приказ командира дивизии на разведку. Заодно осуществим и идею Кочкарева.

Все обернулись к Кочкареву, недоумевая, какая идея могла быть у этого молчальника. Командир заметил общее смущение.

— А что, он ничего не говорил вам? Как же это, Кочкарев?

— Боялся, что не одобрят, товарищ капитан. А зря душу чего бередить?

— Это, пожалуй, верно. Ну, так вот...

И командир изложил задачу. Командованию стало известно о группе партизан, действующих в тылу у немцев. С ней установлена связь, и разведчикам предлагалось, скрытно перейдя передний край, войти с партизанами в контакт, чтобы к началу наступления совместно ударить по немецким штабам и дезорганизовать, по возможности, управление войсками. Командир предупредил, что задача сложная, что язык надо держать за зубами. На сборы давалось четыре часа...

В час ночи на участках слева и справа от разведчиков поднялась бешеная пальба. Била артиллерия, били минометы. Пулеметчики, как соловьи, выводили длинные рулады. Над немецкими окопами повисли гроздья осветительных ракет, волны зыбкого света закачались над мертвым, испещренным воронками, густо начиненным осколками полем. Гигантские тени деревьев плясали на серой земле, шарахаясь в сторону, перекручиваясь, двоясь от возникавшего со всех сторон и вдруг исчезавшего света. Синие, красные, зеленые, белые неслись трассирующие пули в темноту веерами; в землянках и блиндажах с потолков сыпались комья земли.

Когда грохот достиг наивысшего напряжения, группа разведчиков бесшумно скользнула за брустверы и затерялась в редком бурьяне...

А утром капитан Омельченко получил сообщение, что Быков Павел Севастьянович, раненный в плечо, находится на излечении в госпитале. Когда командир подошел к землянке, там уже все горячо обсуждали новость, хотя было непонятно, как она туда дошла (а сообщил ее связной из штаба). Более того, новость не только обстоятельно обсудили, но, очевидно, и выработали решение, потому что после команды «Вольно» выступил вперед сержант Ельцов и попросил разрешения обратиться к командиру.

— Говорите, — сказал командир. — Но имейте в виду, что к Быкову поедут мой заместитель и двое из вас, больше никого не пущу.

— А как вы узнали, о чем мы хотим просить?

— Главным образом потому, что это написано у вас на носах, — улыбнулся капитан. — Ведь вы хотите навестить товарища, так?

Через час на шоссе с проселочной дороги лихо развернулась полуторка и взяла направление на госпиталь. Сапер-дорожник, чинивший выбоины, посмотрел ей вслед и покачал головой:

— Верные кандидаты на место в кювете...

Накануне этого дня в монастыре случилось событие.

В полдень, едва Быков успел съесть свою похлебку, в подземную тюрьму спустился монах и позвал его наверх. Ничего хорошего не ожидая от предстоящего разговора, Быков готовился к сложным дебатам, но начальник штаба с улыбкой пошел ему навстречу и подал руку:

— Поздравляю, братец... Ты свободен и можешь идти. Если нужно, дадим провожатого. Только вот куда идти?

— Что случилось? — спросил удивленный Быков, подозревая какой-то подвох. — Связались с Красной Армией?

— Нет... Ты же не назвал номера части, и откуда мы знаем, кому сообщить? Но почему ты не сказал ничего о встрече с девушкой?

— Какой девушкой?

— Олей...

— Я боялся ее выдать, да и опасался, что все равно не поверите. Так она вам сообщила?

— Конечно... Ее обязанность — сообщать о всем новом. Добровольная, впрочем, обязанность... Ну, желаю счастливого пути, и передавайте там привет нашим, скажите: мы сделаем все, что нужно. Да зайдите в соседнюю комнату, там ждет Оля, хочет попрощаться...

Поздно вечером монах вывел все еще одетого в немецкую шинель Быкова из леса, повторил советы относительно маршрута. Павел шел почти до рассвета, а следующий день пересидел в глубокой промоине на дне оврага, густо поросшего кустарником. Сырость пробирала до костей, но выбора не было. Во второй половине следующей ночи он достиг переднего края и без помех добрался до заграждений, пролез под колючую проволоку и, щупая ножом землю, пополз по минному полю. Он был уже у края его, когда началась перестрелка, позади вспыхнул свет, его подняло с земли и отшвырнуло в сторону. Падения он не слышал — над ним сомкнулась тьма...