Валентин Аккуратов - Мир “Искателя” (сборник)

Естественно, этот незнакомый мог и не иметь ничего общего со смертью Сельчика. К примеру, это был случайно встреченный на улице старый друг. Но, когда скапливается слишком много странных фактов, нельзя отказываться от их выяснения. В этом Ольшак был уверен, Итак, кем был мужчина, которого видела дворничиха и который оставил столько отпечатков в квартире? О нем ничего не известно, кроме того, что он, как утверждает дворничиха, носил “смешные” ботинки. Что случилось с часами? Почему на последнем письме самоубийцы нет отпечатков пальцев? Результаты вскрытия: подробнейшее описание полученных телесных повреждений, вызвавших смерть, и больше ничего. Но при осмотре тела выяснилась одна удивительная деталь: самоубийца брился непосредственно перед смертью. На правой щеке оказался внушительный порез. Не очень новое лезвие “жиллет” — именно такое нашел Ольшак в квартире Сельчика — было старательно очищено. Магистр побрился, вымыл бритвенный прибор и только потом… Может, это даже соответствовало тому образу Конрада Сельчика, который нарисовал себе инспектор Ольшак?

Однако этот уже сложившийся образ во многом дополнил Тадеуш Ровак, старший ревизор ГТИ, коллега покойного, с которым они работали в одной комнате.

Когда Ровак сел за стол, вынул из кармана футляр, и чистой фланелькой стал протирать очки, Ольшак улыбнулся про себя: до того показался ему типичным представителем категории служащих его собеседник. Типичной была каждая мелочь: обыкновенное, несколько сонное лицо, небрежно выбритые щеки, недорогой серый костюмчик и плохо завязанный галстук. Человек лет пятидесяти, не очень заботящийся о своей внешности. Только чистый белый платочек в кармашке, который не вязался ни с воротничком, ни с галстуком, придавал старшему ревизору несколько импозантный вид. Инспектор даже хотел спросить, зачем он носит этот платок, но не успел, так как Ровак объяснил это сам:

— Люблю белые платки. Когда стоишь перед зеркалом, это так красиво выглядит. — И потом спросил: — Вы осматривали стол Сельчика?

Ольшак ответил утвердительно.

— Я тоже, еще до вашего приезда, — сказал Ровак. — Ничего интересного.

— А что вам там понадобилось?

— Видите ли, — улыбнулся старший ревизор, — я по натуре любопытен и поэтому, прежде чем отдать ключ шефу… Вы все равно бы об этом узнали. Если говорить откровенно, — добавил он, — меня интересовало не то, что там было, а лишь то, чего там не хватает.

— Чего не хватает?

— Так, мелочи, миниатюрных шахмат, которые Сельчик купил когда-то в комиссионном и очень любил. Должен признаться, я хотел похитить их. Но, очевидно, Сельчик забрал шахматы домой. Не понимаю, зачем это ему понадобилось.

Ольшак уже почти на память знал все вещи в квартире бывшего магистра и мог дать голову на отсечение, что шахмат там не было.

— Играли мы с ним на работе, — продолжал Ровак. — Шахматы были очень удобными. Если входил начальник, достаточно было положить на них папку с документами… Я привык к ним. — Глаза старшего ревизора невинно глянули сквозь очки. — Вы не знаете, кто будет наследником? Я бы их охотно купил.

В голосе Ровака было что-то такое, что не нравилось инспектору. Какая-то еле заметная ироническая нотка, когда Ровак говорил о Сельчике, и одновременно какая-то нахальная до неприятности искренность.

— Вы играли в рабочее время? — переспросил инспектор.

— Вас это удивляет? Я здесь пятнадцать лет, — сказал Ровак, — и все эти годы — старший ревизор. Сначала мы сражались с Козицким, но он умер от инфаркта, да и играл он неважно. Потом пришел Сельчик. С ним мы разыгрывали довольно трудные партии. Некоторые из них продолжались два — три дня. Но это, конечно, между нами.

— Разумеется, — подтвердил инспектор и, помолчав, добавил: — Должен признаться, я несколько удивлен. Мне казалось, что Сельчик был весь в работе. И если появлялось свободное время, он мог, к примеру, писать свою диссертацию.

— Многие пишут диссертацию, но лишь немногие защищают ее. Обычная история: служба, потом жена, позднее дети.

— А Сельчик?

— Сельчик не женился.

— Он был тщеславен?

— Такие не бывают тщеславны напоказ. На людях они чистенькие.

— Не понимаю.

Ровак расстегнул пуговицу пиджака и из кармана жилета достал сигару. Это было так неожиданно, что Ольшак даже не смог скрыть удивления.

— Люблю сигары, — сказал старший ревизор. — Может быть, вы считаете, что я беру взятки? Нет? Это хорошо. Я старый холостяк и могу себе позволить время от времени что-нибудь такое, чего не могут мои коллеги.

— Сельчик тоже любил выделяться?

— Да, но только совсем по-другому.

— Поэтому, — спросил инспектор, — вы с ним дружили?

Ровак взглянул на него стеклянными глазами.

— Я терпеть не мог Сельчика, — сказал он. — И в шахматы с ним играл только потому, что получал удовольствие, когда он проигрывал и бледнел.

— И вы говорите об этом так спокойно?

— А почему нет? Если бы даже Сельчика убили, я бы сказал то же самое. Мне не нравятся честолюбивые практики. Судите сами: нормальному человеку приходит в голову идея, он долго ее развивает, носится с ней, лелеет ее, а практик тут же принимается подсчитывать, удастся ли это реализовать и отвечает ли она его взглядам.

— Какая идея?

— Все равно, — заколебался Ровак. — Это не из области торговых ревизий. Вообще о работе мы говорили мало, чаще о статистике, о которой Сельчик писал докторскую. Ну и о какой-нибудь чепухе. Например, сколько офицеров милиции знает, что такое скарификация.

— Я, например, не знаю. А что это?

— Небольшое кожное раздражение.

— К примеру, после бритья?

— Не совсем, но, впрочем…

— Почему это пришло вам в голову?

— Как-то мы говорили с Сельчиком на эту тему. Речь шла о выявлении нетипичных ситуаций. Сельчик во время ревизий буквально изводил людей, цеплялся к мелочам, на которые я бы не обратил внимания. Он гордился тем, что его ревизии нетипичны.

— Ну это, пожалуй, хорошо, — заметил инспектор. — Усердие в работе…

— Вы считаете? Если бы вам пришлось иметь с ним дело…

— Вернемся, однако, к нашему делу. Вы хорошо знали Сельчика, почему он покончил с собой?

— Ерунда, — ответил старший ревизор. — Я не знаю никакой причины. Может, из ненависти к миру, который не так чист и не так вылощен, как он, магистр экономики Конрад Сельчик.

— Вам известно, как складывались его взаимоотношения с невестой?

— Нет. Я вообще ее не знал, — пожал плечами Ровак. — Сельчик не принадлежал к людям, устраивающим приемы и приглашающим более чем одного человека сразу. Мы никогда не выпили с ним ни одной рюмки.

— Вы бывали у него?

— А как же! По соседству с ним, на том же этаже, живет мой шурин, профессор Гурен. Достаточно было выйти в лоджию и позвать Сельчика. Если он был в настроении и без невесты, я брал шахматы у Гурена, так как свои Сельчик держал на работе.