Валентин Аккуратов - Мир “Искателя” (сборник)

— Понимаю — инструкция прежде всего.

Начальник аэропорта поморщился, замотал головой, словно доктор неосторожно ткнул в обнаженный нерв его зуба.

— Доктор, давайте я вас на руках, пешком туда донесу! Понимаете?

— Вы тоже поймите, товарищ начальник… Рискните!

— Это не риск. Это другое. Это все равно что бросить горящую паклю в цистерну с бензином и надеяться, что взрыва не будет.

— Тот, кто умрет в четверг, тому не придется умирать в пятницу.

Начальник аэропорта развел руками.

— Так написано в одном знаменитом романе, товарищ начальник. Может, читали?

Посмотрев на доктора, укутанного в собачий мех, начальник аэропорта сказал:

— Даже если летчик согласится, я вас не выпущу. Вы понимаете меня, доктор?

— Речь идет о жизни ребенка!

— Я прочитал четвертую радиограмму, — начальник передал бумагу раскрасневшемуся от комнатной жары доктору. — Соглашайтесь, доктор, я готов нести вас сто четыре километра на руках, на закорках, хотите, впрягусь в нарты. По земле никто не запретит ехать.

— Лед — не земля. Вы знаете — в поселке одни большие МАЗы. Лед на реке не выдержит и порожнюю машину.

— Берите меня в попутчики.

— Знаю, вы не шутите. Я слышал, как вы в прошлом году, когда случилась авария и тоже была плохая погода…

— При чем здесь… — попробовал перебить доктора начальник аэропорта.

Но врач продолжил:

— Вы пошли на лыжах и тащили на себе раненого пилота.

— Я слышал, приехал Ефим. Он на “газике”. Сто туда, сто обратно… Попробуйте уговорить, — начальник аэропорта потупился и пожал очень широкими плечами, для которых форменный мундир с отлично нафабренными пуговицами казался узким.

Громадный в своих меховых одеждах доктор потоптался перед служебной перегородкой.

— Полчаса. Полчаса всего. Или почти полсуток, — проговорил он вслух и внятно прочитал текст рекламного плаката, висевшего на стене: — “Экономьте время — летайте самолетами”.

— Погоды не будет еще сутки. Если не больше.

— Где Ефим?

— В комнате для приезжающих.

— Говорят, норовист он…

— Старый доктор с ним ладил… Иногда. Поговорите…

— “Газик” на ходу. С вас бутылку спирта, — сказал Ефим после долгого монолога доктора. Ефим был мелок и щупл. Он выглядел таким даже на узкой гостиничной койке, на которой лежал, пока доктор говорил. Но думал шофер о чем-то своем, потому что перебил врача неожиданно, когда тот достал из кармана радиограмму и хотел зачитать ее. Потом Ефим поднялся, влез в промасленный ватник, кинул на голову ушанку военного образца.

Затем он принялся наматывать длиннющие портянки. Доктор наморщил нос от едкого духа, хотел сказать, что и портянки подлежат стирке, но сформулировал замечание весьма осторожно:

— Чистые портянки лучше греют.

— Да, — простодушно согласился шофер, сунул ноги в огромные, не по росту валенки. — Значит, договорились?

— За что? — спросил доктор. — Спирт за что?

— Как вас зовут?

— Владимир Петрович.

— За интерес, Владимир Петрович.

— Не выйдет.

— Не скупитесь. Вы больше на вату выльете, — сказал Ефим и снял шапку.

— Нет.

Ефим усмехнулся, и было видно, что это его условие непременно. Шофер сел на стул, достал мятую пачку “Беломора” и принялся рыться в ней, отыскивая целую папиросу.

— Здесь до вас доктор был, — проговорил Ефим, все еще роясь в мятой пачке. — Старичок. Помер. Хороший был старичок. Добрый.

В руках у доктора все еще была бумажка — официальный почтовый бланк — радиограмма. Владимир Петрович повертел бланк в пальцах, хотел зачитать текст, но раздумал, убрал в карман.

— Ладно, черт с вами…

— Эт-та… Хорошо.

— Давайте ваш “газик”. У меня нет возможности торговаться.

— Я не торгуюсь, — улыбнулся Ефим. Лицо у него было лоснящееся на щеках и подбородке, а вокруг глаз словно налеплена маска из морщин, как у старых местных жителей, сызмальства привыкших очень подолгу смотреть на искрящийся снег. Доктору показалось, что и улыбка у Ефима местножительская: добродушная и непреклонная.

Они вышли сквозь облако плотного морозного пара, вломившегося из-под низа в открытую дверь.

Было ясно и очень холодно. Крупное, плывшее вдоль горизонта солнце словно озябло и, не особенно утруждаясь, ждало лишь своего часа, чтоб убраться за дальний колючий лес и погреться где-нибудь в знойных странах.

У доктора, распарившегося в тепле в жаркой одежде, перехватило от холода дыхание. Он закашлялся и пошел медленнее, чтоб отдышаться.

С белого застывшего неба бесперечь сыпалась невидимая сверкающая пыль. Она оседала на землю, лепилась к стенам домов, забивалась под карнизы и светилась там. И все кругом выглядело сизым от этой морозной пыли, оранжевым под солнцем, зеленым в тени, а дали были фиолетовыми.

Доктор достал из наружного накладного кармана светофильтры и надел их. Он после разговора шел, не оборачиваясь к Ефиму, но явственно слышал, как повизгивают, перебивая мерный скрип его унт, валенки шофера, семенившего на полшага сзади.

— По вербовке здесь? — спросил доктор. Светофильтры тут же запотели, и он протер их, вынув из-за пазухи аккуратно сложенный, чистый носовой платок. Доктор тщательно, на ходу тер стекла очков, и поэтому вопрос его прозвучал очень официально, даже резковато.

Ефим чуть помедлил с ответом:

— Сидел. Осел… Завязал.

Не дожидаясь приглашения, доктор открыл дверцу “газика”, сел в кресло:

— К больнице.

— Очень душевный человек был старый доктор, — мотор заработал сразу, словно ждал, когда Ефим дотронется до кнопки стартера. — Он лет тридцать жил здесь.

— Он был не доктор. Он фельдшер. Он не получал диплома врача.

— Вы давно получили диплом?

— В этом году.

— И сразу стали доктором?

— Да.

— Мало я с вас запросил…

Тогда доктор достал радиограмму и протянул ее Ефиму. Шофер покосился на бланк. Потом он пожал плечами, словно увиденное им было написано на незнакомом ему языке.

Машина остановилась у больницы.

— Минутку.

Владимир Петрович действительно вернулся через минуту.

— К магазину.

— Там нет спирта.

— Для меня найдут.

Ефим покосился на доктора и опять пожал плечами, точно слышал слова на незнакомом языке. Затормозил. Доктор вышел из магазина очень скоро. Он держал бутылку спирта.

“Такова цена человеческой жизни. Иногда…” — подумал Владимир Петрович с горечью и протянул бутылку Ефиму, который топтался у машины. Тот принял спирт равнодушно, даже с пренебрежением.

— Я ж на двоих.

— Простите… — сказал доктор. Он был молод, мо когда чересчур сердился, то старался говорить, как очень пожилые люди, как говаривал его отец.

— Вам и мне.

— Я слышал одно хорошее изречение, — сказал Владимир Петрович назидательно. Он любил назидания, когда исполнял служебные обязанности: считал, что это придает ему солидности. Л сегодня он хотел быть солидным и сердитым. — Я слышал одно отличное изречение, — снова проговорил Владимир Петрович, глядя на щуплую спину шофера. Он сказал это тоном главврача районной больницы, молодого врача, который очень дорожит своим авторитетом и знает, что персонал больницы надо держать в административной строгости и беспрекословном повиновении, иначе ему не стоило соглашаться на такой ответственный пост.