Глеб Голубев - Искатель. 1968. Выпуск №2

Тетя, конечно, не понимала, что делает. Мы неминуемо погибли бы обе, а у него было превосходное алиби, он ведь находился в это время далеко от моста, в Париже. Это мог подтвердить даже комиссар Лантье, специально наводивший справки…

Последний смертельный удар издалека, когда уже все ликовали и успокоились, — да, было задумано ловко!

Он все предусмотрел, этот хитрый «голос» не учел лишь одного: что может измениться обстановка и нас заставит затормозить неповоротливый автопоезд.

«Космический проповедник» все-таки попал под суд, когда вернулся из Парижа. Процесс был громкий, о нем много писали в газетах. Пускали пленку, и в зале суда негромко звучал настойчивый, властный «голос»…

Но все кончилось лишь двумя годами тюрьмы — за «мошенничество с недозволенным применением гипнотического внушения и некоторых технических средств».

Хорошо хоть секта «Внемлющих Голосам» прекратила свое существование. Но когда главарь выйдет на свободу, она наверняка возродится под каким-нибудь новым названием.

Как бывает в жизни, а не в романах, многое в этой удивительной истории оставалось незавершенным и непонятным.

Так и осталось, например, загадкой для всех, как же удалось «космическим» проходимцам в первый раз заманить тетю к мнимому дантисту, чтобы поставить ей в зуб радиопломбу. Тетя ничего не помнила об этом — вероятно, ей было сделано соответствующее внушение все забыть. Морис пытался уговорить тетю дать согласие подвергнуться гипнозу, чтобы попробовать во сне пробудить дремлющие где-то в глубине ее мозга воспоминания. Но она категорически отказалась.

Я ее хорошо понимала. Судебный процесс открыл ей глаза на то, как она стала жертвой хитрых мошенников. Дарственная, конечно, была ликвидирована. Но пережитое оставило глубокий след в ее душе.

Мы с Морисом подозреваем, что она не одна в округе побывала в свое время у таинственного дантиста. Многие, наверное, и до сих пор слышат иногда по ночам «небесные голоса», совершают нелепые поступки. Но люди, живущие у подножия горы, которую сами прозвали «Игрищем дьявола» считают это вполне обычным явлением…

Как бы то ни было, для нас эта мучительная история, к счастью, закончилась благополучно.

— Один только я, пожалуй, в проигрыше, — сказал при прощании Морис, заглядывая мне в глаза. — Все кончилось, и я теперь должен расстаться с вами. Но, может, мы будем встречаться хоть изредка?..

Рисунки Б.Доля

— Минуточку — Шустрый человек, одетый в новенькую канадку из мягкой светло-коричневой замши, говорил вкрадчиво, но в то же время с легким нетерпением в голосе. — Минуточку, профессор! Прошу вас: одно усилие. Необходимо, чтобы вы поняли меня… Скажем, так: вы крупный специалист в своей области… Я — гм, гм… Кое-как разбираюсь в моей… Мы должны договориться! Не скрою: вы нужны мне как воздух… Скажу грубее: мне нужен ваш рассказ. Смешная история — назовем это так. Случай из вашей жизни, который бы…

Он внезапно смолк, как будто усомнившись, могут ли в жизненной практике директоров ботанического сада встречаться какие-либо «случаи».

Директор сидел на зеленой садовой скамье неподвижно, совершенно неподвижно. Веки его были утомленно опущены — тяжеловатые веки малярика. Руки, находясь во временном отпуску, отдыхали на коленях — сильные мужские руки, свежевымазанные табачно-коричневой влажной землей. Желтое — да, да, малярия! — лицо казалось невозмутимым, как у тибетского бонзы, и только заинтересованный взгляд был пристально и любопытно устремлен на блестящую «молнию» канадки.

— Смешную историю? — не двинув бровью, спросил он, однако, в тот же миг, как только человек в канадке замолчал; можно было подумать, что к нему ежедневно, в эти часы обращались с подобными предложениями. — Отчего же?' Это можно… А вас это заинтересует? Этот вопрос был обращен уже ко мне.

Я ждал, что шустрый человечек обрадуется. Не получилось. Скорее напротив: он насупился. Может быть, равнодушная легкость, с которой директор пошел ему навстречу, раздражила его… Скажите пожалуйста, как просто!

— Минуточку! — чуть-чуть наморщил он нос. — Почти уверен: мы недопоняли друг друга… Открою мои карты: я ищу сюжет. Днем с огнем! Сюжет для кинокомедии. Моя — сценарист. Моя хочет делать пару веселых картин. В совершенно новом плане… А, так мне и надо, сеньоры и сеньориты, в конце концов! Так мне и надо!

Директор стряхнул пепел с папиросы. Грудь его за расстегнутым воротом белой рубашки опускалась и поднималась спокойно, на весь выдох. Видно было, что в общем ему не так уж плохо отдыхалось тут, на скамье. Ни стрекотание цикад, ни говорок этого неожиданного посетителя ему совершенно не мешали: стрекочут — и очень хорошо… Это внезапно стало так заметно, что кинодеятель несколько скривил рот.

— И все-таки учтите: именно так, — криво, через капризную губу, сказал сценарист с досадой. — Средний, рядовой анекдот меня, безусловно, не взволнует! В моей картотеке (при слове. «картотека» директор сада впервые оторвался от «молнии» и поднял глаза на лицо собеседника) их сотни. Я хочу иметь сюжет, тесно и прямо связанный с наукой, понятно? Вы не можете запретить мне пойти с козырной: острая комедия на матерьяле на сто процентов научном! (Он покосился на меня: вот, мол, я каков!) Спокойный, строгий научный фон и уже по нему — рябь здорового смеха, а? И никакой клюквы!

Мгновенное замешательство отразилось на безмятежном лице директора:

— Клюквы? — быстро переспросил он. — Оксиконкоа? А она тут не рас… Ах, простите ради аллаха! Вы вот в каком смысле! Понял, понял… Нет, зачем же клюква? Просто — смешной случай из жизни ботаники? Не ботаников, а ботаники самой? А что ж, пожалуй, можно… Простите-ка…

Быстро вскинув руку, он ловким движением снял с воротника канадки огромное поджарое, вроде вечной ручки на ножках, ярко-зеленое существо: видимо, оно уже давненько прохлаждалось там. На него — не на «молнию»! — он и взирал так пристально, оказалось!

— Мантис религиоза… Богомол, и самка притом! — безмятежно разъяснил он испуганно отпрянувшему от него сценаристу, небрежным движением кисти откинув богомола в листву за своим плечом. — Ну, ну… Я вас внимательно слушаю.

Киночеловек вторично бросил взгляд на меня. Я понял, это он хотел меня, своего поля ягоду, призвать в свидетели, сказать мне на ухо доверительно: «Так мне и надо!» Но воздержался. Только что-то в выражении его округлого живого личика, быстрых и задорных глаз показывало; предел его упругости был близок! Да серьезно ли он разговаривает с ним, этот субъект в брючках из чертовой кожи, вымазанных землей?