Глеб Голубев - Искатель. 1968. Выпуск №2

Но я точно знал, что с отцом в той экспедиции 29-го года ничего не случилось. Он пришел из нее. Как пришел из многих последующих. Он погиб на фронте под Будапештом, и его медаль «За отвагу» лежала в столе матери.

Откуда же эта запись? Как узнать об этом?

Наверное, такое бывает с каждым: когда готовишься жить самостоятельной жизнью — а меня ждало именно это, я кончал институт, — приходит желание узнать о жизни других. Хочется словно бы проверить себя по их жизни. А тут еще такими людьми, чью жизнь мне хотелось вернуть для себя, были отец и его товарищи. Отец, которого в общем-то никогда не было со мной рядом. Живым.

Я задумался об этом и снова открыл первую страницу записей.

«Царствует здесь страшная стужа и дуют порывистые ветры. Снег идет и зимою и летом. Почва пропитана солью и густо покрыта мелкой каменной россыпью. Ни зерновой хлеб, ни плоды произрастать здесь не могут. Деревья и другие растения встречаются редко. Всюду дикая пустыня, без следа человеческого жилища (Суань Цзан). Здесь живут «племена карликов» (Олуфсен)».

Запись обрывалась. Должно быть, отец делал ее еще перед отъездом в экспедицию, стараясь увидеть Памир глазами предшественников.

Он не делился с матерью воспоминаниями, которые мешали бы ему уходить каждый год в поиск. Они бы делали ей тяжелыми прощанья с ним. Он берег ее своим умалчиванием и недоговоренностью, и она понимала это. Мать почти ничего не знала о том нападении басмачей. Записка так и не стала письмом.

У меня же впереди был свободный полулетний-полуосенний месяц. Институт в следующем году будет позади. И скоро мне надо будет делать выбор, куда ехать после окончания. Мне захотелось увидеть тех людей, с которыми отец был когда-то вместе. И этот край. Найти сейчас…

А почему, собственно, найти! Слово показалось мне знакомым, будто я только что произносил его. Я снова повернул листы и наткнулся на него: «Найти хорошего — каким казался нам Омар — было трудно». Но теперь меня поразило другое слово. Почему «казался»?

В одной из комнат Министерства геологии пожилой человек выговаривал мне голосом заслуженного, но утомленного педагога:

— Если вы, молодой человек, полагаете — в своей яркой неосведомленности, — он подчеркнул эти слова жирной и язвительной чертой, — что хороших проводников так уж много, то вы ошибаетесь. Уверяю вас.

— Я ничего не полагаю. Я просто…

— Нет, полагаете, — отрезал «педагог».

Оказалось, он знал моего отца. Но познакомился с ним после той экспедиции 1929 года. Впрочем, он знал многих и, конечно, не мог держать сведения обо всех в своей голове, Он лишь любезно согласился навести справки, и в следующий раз, когда я пришел в ту же комнату уже как его знакомый, он сказал без предисловий:

— Так вот, молодой человек, доктор геологических наук Фролов работает в Нуреке. А Омар Ахрари, если, конечно, вы его имеете в виду, — в Душанбе.

Я поднялся.

— К сожалению, он уже не проводник. Он шофер.

«Педагог» поджал губы, выражая этим недовольство такой легкомысленностью неизвестного мне Омара.

— Что вас еще интересует?

— Ничего. Что я мог сказать ему о всех своих мыслях и о том, что привело меня сюда?

Омар, с красивой фамилией Ахрари, — жив. Я хочу знать не написанные в записке слова. И вообще я хочу знать, что там произошло. Слова, которые хотелось произносить отдельно, жили во мне: «Если что случится с нами…»

Смогу ли я узнать что-нибудь? Через столько лет! Впрочем, стоило ли так много думать об этом? В конце концов я просто увижу новых для меня людей и новый край. Это радовало меня.

Поезд пришел в Ош.

Жара скручивала зеленые листья в потемневшие стручки. Казалось, это происходит прямо на глазах. Она обступала плотной, вязкой массой, и при каждом движении ее надо было толкать, вытесняя в ней для себя новое место.

Через час мы уже сидели с начальником автобазы в чайхане.

Базар шумел протяжными, прижатыми жарой к земле голосами.

— Я не знаю, зачем ты хочешь его видеть, — говорил Хуршет, — но если ты хочешь говорить с самым лучшим моим шофером…

Я улыбался, видя его осторожную любезность. Но что я мог ему сказать?

Чайники приносили и уносили. Пиалы поднимались и опускались медленно, по-полуденному. Шумел базар.

Он рассказывал.

…Да, здесь было уже шоссе. Тот самый Памирский тракт, которым гордится каждый настоящий памирец. Но на самых трудных участках шоссе змеилось, прижимаясь к скалам. И такой узкой лентой, что нельзя было разъехаться. Омар тогда впервые ехал по Памиру не на лошади, а в только что полученной, еще поблескивающей зеленью машине.

Страх догнал его у Калаи-Хумб. Непонятный, жгучий. Казалось, машина скользнет сейчас в сторону, Омар будет судорожно крутить руль, а она, не слушаясь его, в каком-то ненормальном стремлении упасть с высоты — такое бывает только у людей! — уйдет вдруг вправо. Переднее колесо прокатится по синеве неба, продавит его… И все будет кончено.

Омар прижимал машину к скале, слышал какой-то ненужный, мешающий машине скрежет и хотел лишь одного; выскочить! Оставить машину наедине с ее шальным желанием упасть вниз… Пот лил с него градом, но он не мог оторвать от руля руку, чтобы провести по лицу…

— Ты что, яйца везешь?..

Кто-то прыгнул к нему на подножку и рванул дверцу.

Омар увидел надвигающееся на него худое и злое лицо. Оно наклонялось к нему прямо от серой скалы, которая была совсем рядом. И он никак не мог понять, как человек мог появиться рядом с ним. Не вышел же он и в самом деле из гранита!

— Тормоза отказали, — Омар не знал, что в нем жил такой жалкий голос.

Шофер в выцветшей гимнастерке посмотрел на ручной тормоз, и лицо его перестало быть злым. Теперь он глядел с опаской и интересом, как смотрят на душевнобольных,

— А ну, подвинься!

Он вырвал утопленный до отказа ручной тормоз, и машина, отбросив мешавший ей скрежет, послушно покатилась по узкой ленте.

Омар молчал. Он ловил себя на том, что старается запомнить, как сидящий с ним рядом шофер переключает скорости, нажимает на педали. Как держит руль. Он машинально затверживал его движения до тех пор, пока так же автоматически не понял: тот делает все так же, как делал он сам. Шофер изредка бросал на него быстрый взгляд.

— Ты загубишь себя и машину… Если еще раз струсишь. Я знаю это: сейчас не справишься, не раздавишь страх — больше тебе не ездить. Понял?

Что-то в лице Омара успокоило его.

— Давай дальше сам… И не шалей, — он резко затормозил. — Давно машину получил?

— Три дня назад… До этого я все внизу ездил.

— Вижу. Ну, жми! — шофер улыбнулся. — Смотри, сколько машин за собой собрал. Траурное шествие!.. На ручном ведь далеко не уедешь. Я тебя пешком догнал, из самого хвоста.