Юрий Тарский - Искатель. 1968. Выпуск №3

Проверяли документы у девушек-контролеров, у какой-то важной дамы.

— Какие хамы! — возмущалась она.

Подбежал полный старик.

— Отто, скажи им.

— Это моя жена.

Эсэсовец узнал его, взял под козырек.

— Простите, фрау. Такие времена. Они пошли дальше.

— Зайдем? — хмыкнул один из эсэсовцев.

— Там никого нет? — офицер окликнул девушку.

— Кажется, нет, — сказала она.

— Посмотри, — распорядился старший.

Солдат толкнул дверь, на которой была нарисована женская фигурка

В парикмахерской женщины мыли головы, сушили волосы под фенами.

Анна Мария сидела в кресле, завернутая в простыню. Парикмахер возился с ее коротко подстриженными, иссиня-черными волосами.

— Документы! — офицер стоял сзади.

— Если вас не затруднит, откройте сумочку. Там паспорт, — она сказала это, не убирая волос с лица.

Офицер полез в сумочку, вынул паспорт. Долго листал его. Между страничками лежал билет. Он взял билет, посмотрел со всех сторон.

— Вы думаете улететь?

— Конечно. Кстати, мой друг, сколько у меня времени?

— Совсем мало. Торопитесь.

— Вы очень любезны. Только не забудьте положить все в том же порядке.

— Конечно, фрау.

Он все еще держал паспорт.

— Сумасшедшие эти женщины — к парикмахеру за пять минут до вылета. Хорошо еще, что нас прислали сюда, а не в баню. Да, фрау, позвольте все же взглянуть на ваше лицо.

— Вы правы, хорошо, что мы не в бане. — Анна Мария высвободила руку из-под простыни, резко повернулась к эсэсовцу, отведя от лица волосы. На него смотрела яркая брюнетка, такая же яркая, как и на фотографии в паспорте.

— Долг служения фатерланду, — сказал он, щелкая замком на ее сумочке.

— Я так и поняла.

Эсэсовец двинулся к двери. Парикмахер ловко накрутил на бигуди последнюю прядь — ту, что закрывала лицо.

Что-то знакомое было в обстановке этого кабинета. Монет, рояль, а может, вид из окон, где маячили фигуры часовых в касках, с карабинами через плечо.

Правда, этот кабинет был просторнее и намного шикарнее.

Полки с книгами.

Радиоприемник и магнитофон.

Ковер на полу.

Огромный кожаный диван и кресло того же гарнитура.

— Ясно, мерзавец, зачем тебя привели сюда? — сразу сорвался на крик Вильке.

В дверях стоял Гаджи.

— Судя по оказанному приему, — он показал на синяк под глазом и оторванный рукав пиджака, — из-за вашего скверного настроения.

— Займись своим. Сегодня мы повесим тебя. — Вильке кипел. — Как провалился Тихий? За сколько ты продал его? Каким образом?

— Может, вы плохо его учили?

— Ты продал… Ты… Ты… — Вильке орал в исступлении.

— Чушь!

— Как разговариваешь? Ты в уме?

Гаджи прошел в глубь кабинета и удобно устроился в кресле.

— Вы садитесь тоже, — предложил он Вильке. — Может пропасть билет в Южную Америку.

— Куда? — Вильке опешил. — Куда? — переспросил он, будто не расслышал или не понял Гаджи.

А Гаджи продолжал свою мысль:

— Может пропасть билет, за который вы продали свой драгоценный рейх. И я это знаю. Вот ведь какое дело.

— Ты… Ты понимаешь… Я отправлю тебя на виселицу, не дожидаясь вечера.

— И сами окажетесь в петле. А потом — сколько стоит моя персона в сравнении с вашей?

— Молчи, провокатор!

Гаджи полез в карман и достал кассеты. Поискал глазами магнитофон. Включил. В кабинете зазвучали голоса, голос Вильке — сначала. Томсона — потом: «О делах за стаканом вина, полковник». — «Ол райт».

Вильке попытался взять себя в руки.

— Что дальше?

— На пленке? О! Это вам известно. Что дальше в смысле перспективы?.. Вы хотите тихо жить в доброй стране с теплым климатом?

Что-то мечтательное появилось в глазах Гаджи, и не только в глазах — в голосе.

— После войны я тоже хотел домой. Баку… У меня там мать, жена, сын… дядя Аббас. Консерватория… Думал, что скоро войне конец… Томсон объяснил, что она будет продолжаться. Так ведь, полковник?.. Я мечтал быть не солдатом — музыкантом. Томсон не хочет этого… Что делать? Нельзя же не принять вызова.

— Я думал, ты глупее.

— Формально — ваша школа. Теперь вам ясно?

Гаджи вертел в руках кассеты.

— Возьмите на память о конце своей карьеры, Вильке.

Тот послушно взял.

Роли переменились. Гаджи диктовал:

— В списке, который вы передадите, я буду значиться одним из лучших ваших агентов, лучшим потому, что мне известна агентура Веца в Баку. Я ничем не скомпрометирован дома — вы когда-то говорили мне об этом. Копии списков мне. Это тоже ясно?

— Где дубликат пленки? — спросил Вильке, хотя отлично понимал, что Гаджи не ответит.

— В получасе прогулочным шагом от особняка Кальтенбруннера.

— Понятно, — закивал Вильке. Он выглядел старым, осунувшимся.

Проход был неширок. По обе стороны на стеллажах стояли сотни ящиков с этикетками американских сигарет.

Ящики были сложены в «кварталы», разделенные «улочками» и «переулками».

Причудливые тени пересекали несколько ящиков. Одна из них отплясывала какой-то странный, непонятный танец.

Это была тень от гермокостюма, висящего в одном из «переулков».

Самые обычные предметы приобретали здесь зловещий вид. И даже акваланги, маски, ласты, всегда яркие, цветастые, были одной черной масти.

В складе без окон царили полумрак и тишина. И потому таги неторопливо идущего человека звучали гулко, рождая повторяющееся эхо.

Человек свернул в один из «переулков». Разорвал наклейку на ящике. Вскрыл его. В ящике лежала рация. Он повернул выключатель. Левитан читал: «Сегодня, 9 мая, все свободолюбивые народы земного шара торжественно отмечают славную годовщину победы над фашистской Германией, годовщину окончания Великой Отечественной войны».

— Куда все подевались? — из-за угла выскочил здоровенный верзила, коротко стриженный, в жилете, без пиджака.

— Что вы орете? — Стоящий у приемника обернулся.

В этом человеке не сразу можно было узнать Гаджи. Он располнел, побелели виски. Только глаза, хоть и смотрящие устало, сохранили блеск.

Держался он с той непосредственностью, иногда переходящей в грубость, которая отличает американца.

— Почему не завезли сигареты? — рявкнул Гаджи.

— Мы считали…

— Жулики! Я спущу с вас шкуру за эту тысячу блоков. Чтоб все до единого были на месте… Бездельники… — с крика он перешел на строго деловой тон: — Сигареты завезти завтра же! Ясно?

Он пошел по главной «улице» склада, с достоинством неся свое погрузневшее тело. Потом поднялся из подвала в просторное помещение магазина, прошел в свой кабинет. Только ковры указывали, что дело происходит на Востоке. В остальном кабинет был типичным американским бюро.

— Как дела, головорезы? — И Томсон здорово постарел за эти годы. Он только что вошел сквозь тяжелые металлические двери и остановился посреди класса.