Юрий Пересунько - ИСКАТЕЛЬ.1979.ВЫПУСК №1

— Дурак ты, Колька! — Лободов бросил хрипящий ящичек на стол, повернулся к Митрохину. — Наслушался этих мародеров, вот они тебе мозги и запылили. Серьезно говорю: давай сходим к Мартынову, мужик он хороший, возьмет обратно.

— Не-е, я уже решил. — Митрохин аккуратно уложил в чемодан учебник шофера 2-го класса, закрыл крышку. — На фиг мне эта стройка нужна! Я на машине в любом месте по полторы сотни заработаю. А Стасик говорил, что у геологов вообще по пяти сотен выходит.

— Э-эх ты… У геологов… Хорошо там, где нас нет, а работать везде надо. Ты думаешь, я у поисковиков не пахал? Да и как ты не поймешь, деревня? Апрель месяц, зимник расползся, строительный материал только на вертолетах забрасывают, а дорогу еще не отсыпали. Откуда же заработку взяться? Да и Мартынов тебе как человеку обещал: пригонят технику — всех он вас, шоферов, на машины и пересадит.

— Не, Гена, пе-е. Не останусь я тут.

Дверь из коридора неожиданно распахнулась, в комнату влетел Сенька Ежиков. Он был гладко выбрит и размахивал своим черным флотским клешем.

— Парни, утюг есть? — Он потряс брюками. — Хотел вот стрелку навести. Завтра же Первомай. У нас демонстрация будет!

С утра лепил мокрый снег. Низкие черные тучи нависли над Красногорьем и закрыли собой островерхие макушки сопок. А к восьми часам снегопад закончился, в распадок рванул свежий ветер, над балками и первыми двухэтажными домами захлопали набитые тугим ветром флаги. Тучи залохматились, задвигались — в рваные дыры проглянуло солнце. Оно заплясало на искрящемся снегу, разноцветными иглами ударило в глаза. Первый комендант поселка, краснощекая, двухметрового роста Паша Захарова, с деревянной лопатой в руках побежала счищать снег с только что сколоченного помоста, предназначавшегося под трибуну.

Парни из бригады Лободова выпросили у девчонок еще один утюг и в порядке общей очереди разглаживали стрелки на парадных брюках. У кроватей стояли нагуталиненные кирзачи.

Митрохин валялся на неприбранной постели и делал вид, что вся эта праздничная суета его меньше всего интересует. Бригадир зло драил свои сапоги сорок шестого размера, потом, видно, не выдержал, с грохотом швырнул их на пол.

— Слушай ты, инженер-экономист, последний раз тебе говорю: давай сходим к Мартынову, он возьмет обратно. А нужны тебе деньги сейчас, так мы всей бригадой сбросимся.

— Да идите вы…

Николай натянул одеяло на голову, закрыл глаза. На душе было тоскливо. Захотелось туда, на демонстрацию, вместе с бригадой.

В полдесятого захлопали двери общежитий, на улицу вывалили приодетые парни, разнаряженные девчонки. Митрохин слышал, как его в последний раз нехорошим словом обозвал Лободов, потом хлопнула дверь — под окошком зачавкали сапоги по мокрому снегу. Он полежал под одеялом еще, прислушался: в комнате никого не было. Заскрипел панцирной сеткой, слезая с кровати. Подошел к окошку, приоткрыл форточку. Комната заполнилась музыкой, рвущейся из привешенного над магазином здоровенного репродуктора. Было видно, как маленький пятачок сбоку от сколоченной на ночь трибуны заполнили геологи. Они жили в трех километрах отсюда и пришли посмотреть на невиданное событие. Ребята-геологи тоже были приодеты во все выглаженное, и кирзачи у всех блестели под солнцем.

Николай завистливо вздохнул, посмотрел на себя в зеркало, подвешенное над умывальником, достал помазок, бритву…

А солнце припекало все сильней. Слепящий снег сразу набух, стал оседать, с крыш зазвенела капель, и Колька увидел, как ровно в десять ноль-ноль на трибуну поднялись Мартынов, Антон Старостин, приглашенные на праздник секретарь райкома партии, лучшие рабочие. Ребята-геологи сунулись было на площадь перед трибуной, по их встретила своей могучей- грудью Паша-комендант и оттеснила за невидимую черту: пятачок перед магазином предназначался для организованных демонстрантов.

Митрохин, с порезанным — от торопливого бритья лицом, затерявшийся в толпе, услышал, как за поселком в кустарнике взревел один бульдозер, затем еще, еще… Все это слилось в единый сводный хор, динамик утих, геологи вытянули шеи — показалась первая машина, украшенная плакатами и транспарантами. Она шла головной в колонне, а за ней, взрывая блестящими на солнце гусеницами снег, правильным треугольником шли бульдозеры. А потом показались люди. Николай вытянул шею — самым первым, держа древко знамени в одной руке, с развевающейся на ветру бородой, вышагивал Гена Лободов. Кто-то дернул Митрохина за рукав. Ухмыляющийся Стасик кивнул в сторону приближающейся колонны.

— Шо, кореш? Тоже посмотреть притопал? — Он лихо сплюнул в сторону трибуны, добавил: — Демонстрация…

А колонна была уже совсем рядом. Николай оглянулся, увидел, как в торжественном напряжении застыли лица людей, перевел взгляд на поравнявшуюся с ним колонну. Парии были без шапок, подстриженные доморощенными парикмахерами; девчонки что-то кричали и размахивали зелеными ветками стланика с привешенными на них красными бантами. А потом вдруг они разом подтянулись, запели «Широка страна моя родная», и только знаменосцы шли в парадном молчании.

Все остановились перед трибуной. Мартынов дождался, нежа подровняется колонна, поднял руку, успокаивая развеселившихся девчонок. Снял шляпу. Ветер подхватил его седые волосы, взлохматил прическу.

— Дорогие товарищи! Сегодня очень радостный день по всей планете, а для нас он радостен в особенности. На месте будущего города, в этих суровых местах, впервые поднят флаг Первомая.

Колька протиснулся сквозь толпу, чтобы лучше слушать Мартынова, приподнял шапку над ухом. Кто-то из геологов пихнул его в спину, чтобы не мельтешил перед глазами, и он затих. А Мартынов, в пальто нараспашку, гвоздил застывшую тишину Красногорья словами:

— Я не буду говорить о значимости для этих краев нашего будущего комбината. Я хочу сказать вот что. — Он сдвинул галстук набок, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. — Трудно сейчас у нас. Ой как трудно. Наша стройка существует всего лишь год — нулевой цикл. И это самое тяжелое время. Многие не выдерживают его и из-за трудностей бегут. Много, конечно, и всякой шелухи, которая не делает погоды на строительстве, но случается, что уходят и хорошие ребята.

«Обо мне ведь это…» — подумал Митрохин и оглянулся по сторонам. А Мартынов продолжал:

— И это очень горько, товарищи. Горько за то, что эти парни не до конца поверили в строительство, поддались первым же трудностям. — Он говорил что-то еще, но Колька уже не слышал, вышагивая по хлюпающему весеннему снегу.

Было стыдно. Стыдно за себя.

После демонстрации Паша-комендант, которая из-за нехватки людей работала еще и продавщицей, открыла магазин и стала отпускать по бутылке водки на руки. Сунувшемуся было Стасику она показала огромную заскорузлую фигу, и он шел злой как собака.