Василий Ардаматский - Грант вызывает Москву.

— Вы думаете, он не выстоит?

— Такие, как он, не сдаются, — тихо произнес Шрагин. — Идите и выполняйте мой приказ. Связь со мной через десять дней…

Григоренко ушел, и Шрагин сразу пожалел, что отправил его. Сейчас ему, как никогда, нужен был рядом свой человек. А вокруг торчали молчаливые могильные кресты, и прямо перед Шрагиным на холмике лежала мраморная плита с надписью: «Мужу и другу, вечно любящая жена». Мелькнула мысль: была ли у Алексея Ястребова жена? Шрагин этого не знал. Ведь толком ему так и не удалось поговорить о жизни со своими товарищами. Шрагин вспомнил свой первый разговор с Ястребовым, и ему стало стыдно, что его встревожила тогда угрюмая молчаливость парня.

Потом они виделись всего два раза. Встречи были краткие, разговор только о деле — как быстрее добыть шрифт, где лучше его спрятать, как с жильем, с документами. Ястребов был все таким же: говорил обдуманно, ни одного лишнего слова. Во время последней встречи, когда Шрагин спросил у него, не стоит ли ему покинуть типографию, он сказал:

— Не стоит. Шрифт может понадобиться еще.

…Мысли Шрагина оборвал услышанный им глуховатый мужской голос, он звучал откуда–то снизу. Шрагин выглянул из–за досок и увидел двух мужчин, стоявших прямо под ним на нижней площадке стапеля. Они, наверное, вышли из трюма корабля. В одном из них Шрагин сразу узнал Фомича, другого он видел впервые.

— Ты же мне всю судьбу покалечил, — сказал незнакомый Шрагину мужчина. — Я мог спокойно уехать, а ты наплел: «Давай останемся, будем немцам хребты ломать…» Как ты ломаешь перед ними свой хребет, это я вижу. Так ты хоть передо мной не верти, скажи прямо, что решил пойти по другой дорожке, тогда я свою дорожку сам найду.

— Никакой другой дорожки, Костя, у меня нет, — ответил Фомич. — Я сам как в волчью яму влетел. Обещали, что придет ко мне для связи человек. Вот жду… А пока решил заручиться у немцев доверием… — Он длинно, витиевато выругался. — Меня самого рвет, когда я со стороны на себя гляжу.

— Давай придумаем что–нибудь, — предложил незнакомец. — Ведь главное — не сидеть сложа руки.

— Что мы, Костя, с тобой можем придумать? — тоскливо спросил Фомич. — Я уже додумался. Пристрелю адмирала, а там будь что будет…

— Пойдем, я тебе кое–что покажу, — сказал незнакомец, и шаги их вскоре затихли.

Пораженный неожиданным открытием, Шрагин подождал немного и пошел к заводоуправлению. Еще утром он собирался расправиться с шакалом Фомичом руками немецкой администрации, а как поступить теперь, просто не знал…

Фомич, наверное, еще находился под впечатлением разговора с приятелем и на вопросы Шрагина давал весьма неосторожные ответы.

— Есть жалобы, что вы без всякого основания уменьшаете выработки рабочих, — сказал Шрагин, подчеркнув слова «без всякого основания», как бы подсказывая ему необходимость придумать основание.

Лицо у Фомича покрылось красными пятнами, он с ненавистью смотрел на Шрагина и отвечать не торопился.

— Я экономлю не свои деньги, а немецкие, — произнес он наконец.

Отметив про себя, что Фомич выдвинул неплохой аргумент, который можно будет использовать в рапорте начальству, Шрагин сказал:

— Но озлобленные рабочие хуже работают, и это наносит ущерб, который может быть гораздо дороже вашей экономии. Кроме того, это наносит ущерб немецкой армии.

— А я в их армию не нанимался, — отрезал Фомич и продолжал в том же тоне: — И рабочие тоже. А если кто из них ждал, что получит здесь кисельные берега и молочные реки, пусть знает, что для этого им надо было идти в полицию.

— По меньшей мере странное заявление, — сказал Шрагин. — За подобные мысли вы можете понести серьезное наказание.

— Я же еще тогда, в первые дни, понял, что вы далеко пойдете, и просил вас — не топите, помните? Считаете, что пришло время топить?

— Послушайте, я не могу поддерживать такой странный разговор, — сказал Шрагин. — Мне поручено выяснить, чем вызвана искусственно заниженная оплата труда рабочих. Если вы говорите — экономия средств, это я понимаю. Но одновременно вы не понимаете свою ошибку. — Шрагин подбрасывал Фомичу возможность сослаться на то, что он чего–то недопонял. Тогда все могло сойти без особого скандала. Ну не понимал человек, что его экономия неразумна, а теперь понял и делать этого больше не будет. В крайнем случае можно будет предложить перевести Фомича на другую работу…

— Может быть, наших рабочих собираются бесплатно в санаторий отправлять? — с вызовом спросил Фомич. — Я же понимаю так: добровольно остался, значит, сдался в плен, а в плену коржиками не кормят.

— А вы сами разве не в таком же плену? — тихо спросил Шрагин.

Фомич молчал.

— А если вы тоже находитесь в плену, — продолжал Шрагин, — почему вы, в отличие от рабочих получая приличный оклад, занимаетесь еще аферами с немецкими интендантами?

Фомич снова промолчал. Шрагин обдумывал, что он скажет адмиралу по поводу этой истории.

— В общем, я вижу, что вы просто не поняли, что ваша экономия немецких денег неразумна, — примирительно сказал Шрагин.

— Допустим, — согласился Фомич. — И что из этого?

— Раз вы, наконец, поняли — значит, надо от этой позиции отказаться, вот и все.

Фомич молча покачал головой.

— Словом, если вы хотите, чтобы я выполнил вашу просьбу не топить вас, — сказал Шрагин, — я должен услышать ваше признание в том, что вы не поняли вредности придуманной вами экономии. В конце концов мне не хочется, чтобы вы понесли слишком тяжелое наказание. Как–никак мы с вами в одинаковом положении.

— Положим, я в холуях при адмирале не состою, — отрезал Фомич.

— Холуи бывают разных рангов, и вам от этого звания тоже не отречься, — улыбнулся Шрагин.

— Может, и так, может, и так, — пробормотал Фомич, удивленно глянув на него.

— Значит, договорились?

— О чем?

— Давайте кончать эту сказку про белого бычка, — рассердился Шрагин, рассчитывая подавить Фомича логикой ситуации. — Если вы действительно хотите, чтобы я помог вам избежать тюрьмы, я могу это сделать только при одном условии: вы должны искренне сознаться, что не понимали абсурдности своей экономии, иначе вы попросту сознательно совершали диверсию. И именно так руководство завода склонно расценивать ваши действия.

— Говорите, что хотите, — устало произнес Фомич.

— То, что я скажу, это мое дело, — Шрагин встал и взялся за ручку двери. — Но если вызовут вас и вы скажете сами, что признаете свою ошибку…

В тот же день Фомич распоряжением адмирала Бодеккера был переведен на должность кладовщика. Шрагин срочно сообщил обо всей этой истории подпольщикам, и вскоре человек подполья, действовавший на заводе, установил связь с Фомичом.