Хайнц Конзалик - 999-й штрафбат. Смертники восточного фронта

А еще их отвлекал некий антагонизм, хотя со временем он заметно ослаб. Шрадер был зол и оставался зол, хотя постепенно убедил себя в том, что, возможно, сам виноват в том, что Кордтс не проведал в госпитале Крабеля. Наверно, этот парень прав, следовало ему напомнить. Хотя, с другой стороны, почему этот болван сам не додумался, когда был в госпитале? Мысли путались у Шрадера в голове, и он просто продолжал злиться, и лишь усталость и однообразие их существования смягчали эту злость. Ему казалось, что если он будет играть с Кордтсом в шахматы, то, возможно, его мнение об этом типе изменится в лучшую сторону и тогда Кордтс будет меньше действовать ему на нервы. Однако оказалось, что поскольку он сам почти утратил способность мыслить ясно и трезво, то какая разница, что он думает о солдате, который сидит напротив него за шахматной доской. В общем, Шрадер продолжал страдать от собственного дурного настроения, что, в свою очередь, мешало ему сосредоточиться как на мыслях по поводу Кордтса, так и на фигурах. Впрочем, на месте Кордтса мог оказаться любой из их взвода, их роты, с которым он точно так же убивал бы время за игрой. Говорили они мало. Время от времени Шрадер сердито вставал и, не проронив ни слова, уходил прочь. Тогда Кордтс щурил глаза и в упор наблюдал за ним, охваченный, как и он сам, не то злостью, не то отвращением, что, впрочем, было трудно понять стороннему наблюдателю.

Его постоянно мучил вопрос, что не дает Шрадеру покоя, что гложет его изнутри, исподволь подталкивает к нервному срыву или какому–нибудь опрометчивому поступку. Впрочем, какое ему до этого дело. Голова по–прежнему давала о себе знать постоянной болью. Нередко он откидывался к стене и, закрыв глаза, сидел так до тех пор, пока Шрадер не обращался к нему с очередным вопросом. Случалось, он даже засыпал, а когда просыпался, Шрадера рядом с ним уже не было. В голове его постоянно роились какие–то спутанные мысли; казалось, будто мысли эти удерживались на месте пудовыми якорями, цепи которых тянулись к его внутренностям.

Хазенклевер позвал Шрадера; Шрадер поднялся с места и подошел к наблюдательной щели, возле которой стоял Хазенклевер. Кордтс прислонился к стене, прижался к ней щекой — той стороной головы, которая болела меньше, и подумал, что ему не мешало бы вздремнуть. Если вдруг будет тревога, его тотчас разбудят. К глазам его подступили слезы, впрочем, такое случалось с ним довольно часто, и он почти перестал их замечать. Открыв глаза, он увидел рядом с собой Фрайтага и еще одного солдата. Оба сидели в углу, тупо уставившись на коптилку. Казалось, будто оба спят с открытыми глазами.

И тут ожила радиостанция, разразившись шипением и треском, словно кто–то забыл снять с плиты сковороду. Радист подался вперед и взял наушники.

В припадке какого–то равнодушного отчаяния — отчаяния, что владело им так давно, что он уже не мог вспомнить, что стало ему причиной, — Кордтс поднял ногу и толкнул доску. Та перевернулась, фигуры раскатились по полу, смешиваясь с осколками снарядов, что сверху скатились к ним в блиндаж по ступенькам, и прочим мусором, который либо набросали люди, либо он сам свалился со стен и потолка. Этот бессмысленный поступок моментально вызвал в нем легкий дискомфорт; устыдившись самого себя, он тотчас нагнулся и принялся подбирать с пола фигуры, а собрав, сложил их небольшой кучкой в углу. Те, кто сидел рядом с ним, оставили его действия без внимания. Если они и удостоили его взглядом, то лишь потому, что он пошевелился и тем самым внес какое–то разнообразие в бесконечные часы отупляющего бездействия. Ему вновь вспомнился Молль, и он усмехнулся. Правда, смешок получился чем–то средним между выдохом и негромким рыком. Вот уже две недели прошло, впрочем, точно он сказать не мог, и это была лишь малая часть по сравнению со временем, проведенным у Холма. На какое–то мгновение он задумался — нет, конечно, не впервые, и тем не менее при одной только мысли об этом у него перехватило дух. И хотя свинцовая сила внутри его тела впитала осознание этого факта, все равно само осознание давалось нелегко.

Он отметил, что вышел из ступора и теперь совершает движения, причем с какой–то удивительной точностью, одну за другой поднимает с пола фигуры и складывает их кучкой у стены, не потрудившись даже положить их назад, в небольшую картонную коробку, как то делал Шрадер. Где она, куда она подевалась, пресловутая немецкая аккуратность? В глубине укрепленного пункта «Гамбург» висел дым. Кордтс сделал несколько шагов и встал над Фрайтагом и Касмером. От коптилки вверх поднимались спирали маслянистого дымка. Пол вибрировал, хотя и не настолько, чтобы кто–то потерял равновесие. Кордтс не стал протягивать руки, чтобы удержаться на ногах, а просто слегка согнул колени — так, чтобы его голени поглотили вибрацию.

— Как дела? — спросил он.

Фрайтаг пожал плечами и попытался изобразить улыбку.

— Не знаю, — ответил он.

— Ну и ладно, — произнес Кордтс, ощутив на короткое мгновение слабый прилив сил, что волной прошел по его телу. Он усмехнулся и ногтем потрогал бронзовый щиток у себя на рукаве. Фрайтаг тоже негромко рассмеялся, полагая, что понял, что Кордтс хотел сказать этим жестом, а даже если не понял, то какая разница. Подняв руки, он посмотрел на свой собственный щиток. Темная бронза тускло поблескивала в полумраке блиндажа в слабом свете коптилки.

— Ты куда?

— Подышать воздухом, — ответил Кордтс.

— Нас могут в любой момент бросить к мосту.

— Знаю.

Сказал и направился вверх по ступеням. У одной из амбразур он увидел Хазенклевера и Шрадера и еще одного взводного фельдфебеля. Все трое пристально вглядывались в узкое отверстие. Снизу появился радист и, не обращая внимания на Кордтса, подошел к трем унтер–офицерам. Кордтс на мгновение прислушался, но глухой грохот, который доносился отовсюду, заглушил их голоса. Он быстро вскарабкался вверх по приставной лестнице, прикрепленной к стене проводом.

То, что когда–то было вторым этажом здания, теперь являло собой полный хаос — груды битого кирпича, балки, мешки с песком, причем большая их часть была перенесена в сторону и оставлена еще в самом начале года прежними обитателями «Гамбурга» из 277–го полка. Получилось так, что за несколько месяцев защитники укрепленного пункта уменьшили количество наземных этажей, зато увеличили число подземных, постепенно зарываясь все глубже и глубже в землю. В отдельных местах какую–то часть стен и крыши оставили, в результате чего снаружи «Гамбург» производил обманчивое впечатление пустого и заброшенного здания. Артобстрел довершил дело, начатое обитателями блиндажа, однако внутренние помещения не пострадали. Находиться здесь было опасно, и на протяжении нескольких дней наблюдателей отправляли в соседние, пустовавшие здания. Однако связь с каждым днем становилась все хуже и хуже; вестовые часто погибали или в лучшем случае получали ранения, телефонные линии то и дело обрывались, и ремонтные бригады рисковали жизнью, когда выходили их восстанавливать. И тем не менее наблюдатели оставались на своих постах, но теперь один наблюдатель всегда находился среди груд битого кирпича наверху «Гамбурга».