Хайнц Конзалик - 999-й штрафбат. Смертники восточного фронта

— Может, тебя и шнапсом угостить? — съязвил один из них. Все слабо рассмеялись, явно не желая тратить лишние силы.

Из–за раны в щеке Кордтсу было трудно нормально говорить.

— Гм, — произнес он, стискивая зубы и стараясь удержаться от дрожи, вызванной холодом. Он схватился за конец одной из досок, торчавший из бочки, и ощутил тепло нагретого пламенем костра дерева и тепло самого костра. Лечение гипнозом… Эта мысль откуда–то появилась в его сознании, как будто чей–то голос прошептал ее ему на ухо. При этом он неотрывно смотрел на огонь.

Языки пламени плясали перед лицами собравшихся вокруг бочки солдат, постепенно делаясь ниже и слабее. В холодном воздухе был хорошо виден дым, дыхание людей и взлетавшие вверх искры.

— Бледный тощий парень, почти альбинос, — с усилием произнес наконец Кордтс. — Низкорослый, с рыжими кудрявыми волосами. Видели такого? Он описывал Фрайтага, о внешности которого — это очевидно — было проще рассказать другим людям. Хотя внешние черты защитников города были скрыты под всевозможной одеждой, собранной где придется, под красноватой патиной зимнего загара, под коростой обмороженной кожи и слоем серой копоти и неимоверной усталости, вечной печатью лежавшей на лицах. Все они казались похожими, как братья. И все же Кордтс почувствовал ничтожную радость от способности достаточно точно описать внешность Фрайтага. О боже, как все–таки здесь холодно, подумал он.

— Да, пожалуй, я видел его, — отозвался один из солдат. — Как его зовут?

— Фрайтаг, — ответил Кордтс.

— Да, точно, — подтвердил солдат. — Я видел этого парня. Он пропал без вести?

— Он отводил в госпиталь раненого. Они убегали от русского танка.

— Мы видели этот танк, — вступил в разговор второй солдат. — Он промчался мимо нас, прямо к зданию ГПУ.

— Всего было два танка, — сообщил первый.

— Верно, — кивнул второй. Оба солдата напоминали деревенских жителей, обсуждающих какой–то невероятный случай.

— Да–да, я видел его сегодня. Он сюда тоже заходил. Это было чуть позже танковой атаки.

— Отлично, — произнес Кордтс, немного удивившись тому, что ему удалось хотя бы что–то разузнать. И все–таки он слишком замерз, чтобы продолжать поиски сообразно логике. На глаза ему навернулись слезы, вызванные отчасти дымом.

— Куда он пошел? — спросил Кордтс.

— Бог ты мой, да он где–то здесь, — ответили ему. — Заходил вон в тот дом.

— Вот свинья! — произнес, обращаясь к ответившему, другой солдат, и тот рассмеялся и указал Кордтсу на вход в разрушенный дом.

В указанном здании были люди, из него доносились чьи–то возбужденные голоса. Там также оказалось несколько костров, разведенных в металлических бочках и разваливающейся русской печке. В помещении находилось около тридцати человек. Некоторые из них согрелись и успели снять с себя кое–какую одежду. Воздух быстро нагревался, но так же быстро и выходил через трещины в стенах. В потолке имелись дыры, через которые, в свою очередь, можно было разглядеть прорехи и в самой крыше.

Какой–то офицер приказал приведшему Кордтса солдату возвращаться на пост.

— Вас сменят через несколько минут. Скажи об этом двум остальным.

— Слушаюсь! Благодарю вас, герр гауптман.

— Есть среди вас Фрайтаг? — спросил этот же офицер, обращаясь к собравшимся. Большинство повернули к нему головы, но никто ничего не ответил. — Значит, здесь только мои, — констатировал гауптман. — Днем у нас было несколько солдат из других подразделений, но они, наверно, давно вернулись к своим.

Он подошел к унтер–офицеру, сидевшему, скрестив ноги, возле русской печки.

— Здесь еще остаются чужие солдаты?

Унтер–офицер ответил, что, по его мнению, никого чужих в доме больше нет. Затем явно не без усилия поднялся и, громко и намеренно четко проговаривая все звуки, обратился с тем же вопросом к тридцати солдатами, собравшимся в помещении.

Если на вопрос гауптмана никто не ответил, то на вопрос унтера отозвались человек пять–шесть.

Гауптман повернулся к Кордтсу.

— У вас тут, наверно, недокомплект личного состава, я угадал? — спросил гауптман.

— Так точно, — ответил Кордтс. — Наш парень найдется. Наверно, ушел от вас еще до моего прихода.

— А мы только второй день здесь, — признался офицер.

Это прозвучало как некое предисловие к дальнейшему рассказу.

— Я понял, герр гауптман, — тихо произнес Кордтс. Ему очень не хотелось возвращаться на холод зимней ночи, и он стал ждать, когда гауптман заговорит снова. В этом помещении, где гуляли сквозняки, становилось попеременно то тепло, то холодно. Многие из солдат частично разделись, сняв маскировочные накидки, шинели, найденную где–то гражданскую одежду и бесформенное тряпье, даже сняли с себя листы газет, которыми обмотались для дополнительного утепления. Кордтс понял, что это главным образом полицейские. Их часть перебросили в Холм на последних «юнкерсах». Вскоре воздушный мост оборвался, потому что русские захватили взлетно–посадочную полосу, находившуюся на окраине города.

Эта новость быстро облетела весь гарнизон, возможно, потому, что только что прибывшие полицейские достаточно открыто рассказывали о тех жутких операциях, в которых они принимали участие до того, как их внезапно перебросили в качестве подкрепления на помощь защитникам осажденного города.

Некоторые из них, скорее всего меньшинство, вероятно, испытывали стыд от содеянного, чтобы бесстрастно рассказывать о том, чем им было приказано заниматься. Остальным такое чувство было неведомо, и они с какой–то будничной интонацией и поразительным спокойствием делились своим недавним опытом. Были и такие, — среди них неизменно находилось некое число фанатиков, — кто свои воспоминания излагал смачно, хотя в конечном итоге получались их рассказы опять–таки будничными, само собой разумеющимися.

Кордтсу были известны эти слухи, хотя никого из полицейских до этого он еще не видел. Гарнизону от них имелась некая польза, почти как от еды для голодных. Пополнение могло до известной степени на время избавить защитников от тоски по теплу или табаку. В минуты затишья он, Фрайтаг и Молль, — до того, как Молль начал жутко страдать от последствий долгого марша от озера Селигер, — подсчитали, что долго не думать о табаке невозможно, о нем вспоминаешь каждые три–четыре минуты. Исключением является лишь бой, когда все вдруг резко меняется.

С другой стороны, Кордтс придерживался того мнения, что слухи возникают лишь в том случае, если они полностью соответствуют истине или в них есть хотя бы крупица истины. Поэтому он продолжал верить в те истории, которые стали стремительно разлетаться по всему гарнизону сразу после прибытия полицейских.