Александр Кикнадзе - Кто там стучится в дверь?

Ариф Ашрафи с презрением ответил:

— Я по ифсем пиравилам должен сичас вышивирнуть тибя из строя и обратиться с рапортум на имя начальника. Если ты свой характир не изменишь, то из тебя, извините, товарищи, хреновий будет разведчик. Напишу рапорт, тебя пашлют чистить уборни. Кагда кончишь учиться, залатой ротой командовать сможешь. Справку тибе дадут. Харашо будит, да?

Стоявший рядом с Песковский Пантелеев дал ему локтем в бок: умолкни, не лезь на рожон.

Ашрафи продолжал:

— Но я никому не буду жаловаться. Ты мой характир знаешь, знаешь, ишто я не побегу к начальству, патаму со мной так разговаривать, да? Ничего, я тебя буду сам немного учить. Отставить выполнение стрельбы. После занятий будем немного поговорить.

Распустив группу, Ашрафи оставил в тире Песковского и Пантелеева.

— Ты ишто со мной так разговаривал? Умеешь хорошо истрелять? Покажи.

Песковскому было уже стыдно перед этим человеком. Зачем понадобилось унижать его? Глупо все получилось. Будто не военная школа, а черт знает что. «Для чего мне наживать врагов с самого начала, ведь со стороны, правда, может показаться, что я кажусь сам себе умнее и лучше других. Остановиться... найти слово... нет, не для того, чтобы извиниться... я ничем не обидел инструктора... чтобы как-то загладить то, что произошло. Поздно, у инструктора восточный характер. Надо было думать об этом раньше».

Ариф Ашрафи продолжал:

— Пажалиста, вот маи часы. Игде твой часы? Ходят нормально? Так, хорошо. Семь раз будишь стирлять ты, шесть раз — я. Все это добро отдадим Пантелееву, и кто вигрит, все возьмет сибе и никогда дургим говорить не будит. А тот, кто проиграит, болше не будит сиривать моих занятий глупим разговором. Согласин?

— Но зачем же мне лишний выстрел? Я не новичок.

— Лишний вистрел, чтобы ты нос високо не носил. Очень високо нос держишь. Пилохо кончится. Ясна-панятна?

— Может быть, не стоит, товарищ инструктор? — тихо спросил Станислав. — Постреляйте просто так: кто больше выбьет, тот и победил. И я с вами постреляю, а спорить не надо. Я думаю, Песковский готов взять свои слова обратно, не судите его строго, он иногда вспыхивает, а потом быстро отходит, характер такой.

Ашрафи натужно улыбнулся:

— Ты искорей про этот, свой хреновый привычка забудь.

Если бы мог, Песковский крикнул бы: «К барьеру!» — как это делали в те времена, когда такой совет почитался за оскорбление, а оскорбление смывалось кровью. Кто он, в самом деле, такой, этот Ашрафи, что позволяет себе оскорблять его? Сейчас надо во что бы то ни стало выиграть.

— Что ж, давайте начнем. Только мне поблажек не требуется.

Ашрафи молча прикрепил к фанерному щиту две чистые мишени, отнес их на двадцать пять метров, предложил Песковскому выбрать наган, дал ему семь патронов (Евграф по привычке начал было: «Слушатель Песковский получил семь боевых патронов для выполнения...», но Ашрафи перебил его: «Отставить!»). Себе инструктор взял шесть патронов и, не дожидаясь Песковского, выпустил все шесть пуль. После этого спокойно спросил:

— Ну как, будем формалистами и станем стирлять или не будем патроны портить?

— Почему же, постреляем...

Прежде чем сделать первый выстрел, Евграф вложил в барабан гильзу, подкрутил его, прицелился и щелкнул, проверяя спусковой крючок — насколько он туг. Недовольно поморщился, вложил в барабан все семь патронов, а первый выстрел сделал в старую боковую мишень, чтобы уравнять шансы и чуть лучше почувствовать револьвер. И начал неторопливо, тщательно целясь, стрелять.

Ему показалось, что пули легли нормально, он много бы дал, чтобы выиграть это пари и вернуть побежденному его старенькие толстые большие часы на изъеденном временем ремешке.

Ноги несли Евграфа к мишеням, но он пересилил себя, постарался сделать вид, что ему безразлично, кто сколько выбил очков, но, приблизившись к мишеням, первым делом взглянул на ту, в которую стрелял инструктор: три пули были в десятке, две в девятке и одна в семерке. Песковский вздохнул и посмотрел на свою мишень: две восьмерки, семерка, три пятерки.

Пантелеев молча передал инструктору трофей. Тот внимательно, со всех сторон оглядел часы. Заметил, что вообще-то не полагалось бы возвращать выигрыша, чтобы курсант Песковский лучше запомнил этот день, научился вести себя на занятиях, а одновременно чуть лучше стрелять, чтобы со временем отыграть потерянную вещь... Но, с другой стороны, эти чужие часы будут напоминать ему, Ашрафи, в недавнем прошлом чемпиону дивизии, что он обыграл новичка... нет, такая честь ни к чему, поэтому он просит Пантелеева вернуть часы владельцу.

Песковский сделал робкую попытку протестовать.

Пантелеев сказал за друга: «Спасибо».

Ашрафи отправился с револьверами в склад оружия на первом этаже.

— Я тебя прошу как товарища, забудь свои замашки, постарайся стать взрослым, — произнес Пантелеев, глядя в сторону. — Ты сегодня нарвался на порядочного человека. И тебе повезло...

— Не собираемся ли мы прочитать небольшую лекцию о правилах хорошего тона? Позвольте мне сбегать за тетрадкой и за ручкой и записать ее, чтобы ни одна ваша драгоценная мысль не пропала, чтобы она глубоко запала в душу и дала плодоносные ростки? Не позволяете? Тогда разрешите дать совет. Помните, Пантелеев, вам не подходит произносить длинные речи, вы начинаете сбиваться на менторский тон.

— Я сказал то, что хотел сказать. На, получай свои часы.

Жизнь в школе казалась Песковскому на первых порах вовсе не такой романтической, какой виделась на расстоянии. День был расписан по минутам. Занятия в аудиториях и кабинетах сменялись тренировками в спортивном зале — здесь тоже были свои «предметы», и среди них бокс и быстро входившая в жизнь борьба самбо — самозащита без оружия. Песковский пролезал под канатами на ринг без какого-либо удовольствия, пересиливая себя, подавляя самолюбие: ему казалось бессмысленным и несправедливым подставлять лицо, пусть даже защищенное маской, под удары верткого Мнацаканяна, каждый из них был ударом по самолюбию. Оказалось, новый товарищ Шаген Мнацаканян еще в Ереване, готовясь к поступлению в военную школу, тайком от родителей посещал боксерскую секцию; однажды после спарринг-боя он беззлобно утешил Песковского:

— То, что ты знаешь, я уже давно забыл. Ничего, первый год будут бить, новичков всегда бьют кому не лень, тут ничего не попишешь, это закон, надо быстрей выкарабкиваться.

Выкарабкивался Евграф из новичков трудно и долго... Но именно здесь, на ринге, он почувствовал немало месяцев спустя отчетливо и бесспорно, что есть на этом свете вещи, способные изменить черты характера, казавшиеся данными навсегда. И среди них едва ли не на первом месте бокс. Показалось Евграфу, что он постиг его суть, его великий смысл. Да, «красный командир должен выковать и свой характер и свое тело» — эти слова были написаны броско и размашисто на кумачовом полотнище во всю ширину спортивного зала... Но что значит «выковать»? Из чего выковать? Не в том ли все дело, что в человеке, как искра в кремне, живут многие славные качества. Они не видны, но они есть, просто-напросто они в зародыше и терпеливо ждут своего часа. Природа наделила каждого из нас завидным запасом стойкости, воли, самообладания, терпения, выносливости, ловкости, силы и прочая и прочая — они как бы стоят в очереди «на выход». Только не до каждого доходит очередь. Бывает, до глубокой старости не узнает человек, на что был способен. Считает, что жизнь его обделила — начинает коллекционировать неприятности и несправедливости, происшедшие на разных меридианах, видеть в них оправдание своих неудач и вещать об этих несправедливостях первому встречному...