Александр Кикнадзе - Кто там стучится в дверь?

Песковский оставил в пистолете три патрона, остальные небрежно выбросил через левое плечо, они ударились о стену и покатились по полу.

— Вы не возражаете, если я выберу рефери? Пусть командует господин Зейферт.

— Согласен, — глухо ответил Оммер. Он использовал последние минуты для тренировки, стремительно вскидывал руку и, целясь в воображаемую точку на стене, нажимал спусковой крючок. Три патрона он, по древнему дуэлянтскому поверью, отогревал в левой руке, чтобы не произошло осечки.

Между противниками было метров тринадцать. Пятеро зрителей отодвинулись к стене, кто-то с подчеркнутым безразличием допивал вино, кто-то поглядывал в окно — как там американцы.

«Вот теперь должно пригодиться все, чему учил Ашрафи. Стрелять, почти не целясь, по быстро движущемуся предмету. Ты должен представить движение его руки: вскинется вверх и на мгновение замрет, он не позволит себе хорошо прицелиться, чтобы я не опередил его. Значит, рука замрет на мгновение. И я обязан за это время выстрелить. Могу убить его. Но не убью. Выбью пистолет».

Песковский до старой привычке несколько раз проиграл в уме все, что должен будет сделать, как поступить, выйдя к линии огня, и понимал, что имеет, по меньшей мере, семь шансов из десяти. Если не больше.

Рефери приказал:

— Приготовиться! — Оглядел противников. — Отставить. Левая сторона освещается лучше, чем правая, прошу бросить жребий. — Поднял один из патронов, выброшенных Евграфом, спрятал руки за спину, обратился к Песковскому: — Выбирайте!

— Левая.

— Угадали, ваше место ближе к окну, господин Оммер. Прошу поменяться местами.

Когда менялись, Евграф обратил внимание на то, как побледнел противник. Багряные пятна спали со лба. «Неврастеник. Будет трястись рука, жаль — труднее попасть».

Разошлись по углам. Повернулись. Посмотрели друг на друга. На товарищей, на рефери, обратились в слух.

На улице раздались приветственные выкрики. Послышался шум моторов. Песковский выглянул в окно. На площадь вступала советская танковая часть. Впереди на «виллисе» ехал молодой широкоплечий, счастливый офицер. Ему протягивали цветы. Вдруг несколько американских солдат — белых и черных — подхватили его и начали подкидывать в воздух. Тот что-то беспомощно кричал.

Рефери скомандовал:

— Прошу по местам! Приготовиться. Раз, два, три!

Вскинул руку Оммер, и в то же мгновение будто кто-то дернул за невидимую нить, вырвал пистолет и отбросил его в сторону. Оммер обхватил запястье. С удивлением посмотрел на ладонь. Думал увидеть кровь, не увидел.

— Из этого пистолета больше стрелять нельзя, — сказал Зейферт. — Что с рукой?

— Плохо слушается. Приняла удар на себя. Я не владею ею.

Подошел Песковский:

— Господин Оммер, вам по-прежнему хочется убить меня? Я не искал поединка и не собираюсь причинять зла олимпийскому чемпиону. Я бы себе никогда не простил...

Произнося эти слова, Евграф боковым зрением наблюдал за сидевшим на ящике Зедлагом. Тот запустил руку за пазуху. Неторопливо вынул пистолет. Прикрыл обрывком газеты и навел на него. Евграф резко повернулся лицом к Зедлагу и в тот момент, когда прозвучал выстрел, сделал резкий шаг в сторону. Пуля пролетела рядом с виском. Евграф выстрелил, почти не целясь. Зедлаг тяжело сполз с ящика.

— Господа, что это такое?! — воскликнул Зейферт.

— Я не люблю, когда мне стреляют в затылок, — сказал Песковский и мысленно послал благодарность далекому Арифу Ашрафи.

Универмаг он скрытно покинул в тот же предвечерний час апрельского дня 1945 года, разыскав за ящиками портфель из крокодиловой кожи.

...Марта Песковская, заместитель заведующего Кировабадским городским отделом народного образования, сошла с поезда, прибывшего в Баку. Торопливым шагом пересекла привокзальную площадь, приблизилась к остановке трамвая и вдруг почувствовала, что не может ждать, не может стоять в бездействии. По аллеям сквера, усыпанным кирпичной крошкой, вышла к Телефонной улице и свернула на проспект Ленина. Теперь она была способна дойти до берега с закрытыми глазами; моряна несла в город хорошо настоянный над Каспием воздух, от которого у непривычного человека кружится голова и которым так трудно надышаться вдоволь. Марта на всю жизнь запомнила этот удивительный запах моря еще с той поры, когда двадцать с лишним лет назад они с Арсением приехали в Баку... Вот большое серое здание чуть не на полквартала. Сюда вошел Арсений за назначением, а она ждала его. Тогда еще не было этого бульвара. Как далеко отступило море!.. Надо немного тише идти, чтобы не так билось сердце.

— Уважаемая Марта Альбертовна, мы пригласили вас, чтобы сказать: с Евграфом все в порядке, он жив, здоров, передает вам привет. — Эти слова генерал произнес, едва Марта показалась в дверях. Он улыбнулся, чтобы женщина поняла сразу — все в порядке. — А вас поздравляем с внуком.

— Где Евграф? Когда вернется?

— Потому-то еще и пригласили вас, Марта Альбертовна, чтобы сказать: вашему сыну поручено... Сознание того, что это очень важное задание, пусть поможет вам и Веронике и придаст новые силы...

Марта бессильно опустилась на стул, поднесла к глазам платок.

— Не надо, прошу вас. Не для всех кончается война. Не для всех. И еще вы должны знать — мои коллеги из Москвы да и я гордимся вашим сыном. И всем, что он сделал. Верим в него. Если надо что-нибудь передать...

— Спасибо. Передайте, что все хорошо. Сына назвали Арсением. Похож на деда.

— Это он знает, — перебил генерал. — И что Вероника переехала к вам — знает тоже.

— Передайте Евграфу... Пусть бережет себя.

— Позвольте все, кроме последней фразы. — Генерал улыбнулся. — Об этом ему можно не говорить. Мы в этом заинтересованы, честное слово, не меньше.

...Раненный под Будапештом Котэ Канделаки выписался из госпиталя и держал путь домой. Поезд, словно уставший от долгого пути, шел медленно-медленно, из самых последних сил. Котэ стоял у окна, вдыхал теплый и такой знакомый воздух и говорил себе: «Спокойно, ничего не случилось, сейчас покажется гора Мтациминда, ну и что ж, мало ли таких гор ты повидал, ничего особенного, ну, ну, что за глупости, слезы навернулись, не годится, что-то я перестаю узнавать тебя, капитан, или в госпитале много сил оставил, а ну-ка, выше нос!»

Канделаки незаметно смахнул набежавшую слезу. В кармане Котэ была фотография Приможа Чобана, знал он, придет день, разыщет родных своего друга, пригласит их, сделает все, чтобы Любляна и Словения узнали о том, где и как погиб Примож. А родится сын, назовет его Котэ этим дорогим именем.

...Станислав Пантелеев, майор, слушатель Академии Генерального штаба, принимал поздравления друзей — Аннушка Финогенова принесла ему дочь. В этот вечер первый раз за всю войну захмелел Пантелеев, вернулся в общежитие поздно, нашел на столе поздравительную телеграмму от Вероники, лег на кровать, подложил руки под голову, долго не мог уснуть.