Джек Лондон - Тысяча смертей

Бродяга, исследователь новых стран, рыболов, золотоискатель и рабочий, социолог, философ и фермер — вот кто был покойный Джек Лондон. Его разнообразную деятельность всего вернее разграничить так: прежде всего он был искатель приключений, который шел по многим стезям и брался за все, что попадалось под руку; затем — сельским хозяином жившим в более нормальной, хотя и не в такой бодрящей атмосфере и, наконец, — литератором по призванию; все остальные поприща отходят на задний план.

Джек Лондон умер в возрасте 41 года — в возрасте, когда другие только начинают расширять свой кругозор путешествиями. Двадцати четырех лет он начал печататься, и первый его рассказ «Тысяча смертей» появился на страницах популярного американского журнала «Черный кот» (The Black Cat).

Вот, что рассказывает Джек Лондон о том, как было принято его первое произведение:

"Я, как говорится, был доведен до последней крайности, выбит из колеи, голодал, готов был вернуться в каменноугольные копи или обратиться к самоубийству. И вот однажды утром я получаю короткое и тоненькое письмо из редакции журнала. А журнал имел репутацию национального. Основан он был Брет-Гартом note 1. Я послал туда свой рассказ в четыре тысячи слов. Я был скромен. Вскрывая конверт, я рассчитывал найти чек не больше, как на 40 долларов. Вместо того мне холодно сообщалось, что мой рассказ «приемлем», и что по напечатании мне будет уплачено пять долларов.

Конец надвигался. Я был надломлен, как только может быть надломлен очень молодой, очень ослабевший и очень изголодавшийся юноша. И вот в тот же день, еще до вечера, почта принесла короткое и тоненькое письмо от м-ра Умбстеттера из «Черного кота». Он сообщал мне, что присланный ему рассказ в четыре тысячи слов отличается не столько достоинствами, сколько длинною, и что если я разрешу ему разделить его пополам, то он сразу вышлет чек на сорок долларов.

Я ответил редактору, что он может делить рассказ пополам, лишь бы он выслал мне деньги. Он прислал с обратной почтой. Именно этот случай заставил меня пойти по писательской дороге. Как в буквальном, так и литературном смысле, я был спасен рассказом, напечатанном в журнале «Черный кот».

Ред.

Уже около часа пробыл я в воде, окоченевший, изнемогший, со страшной судорогой в правом бедре, и, казалось, наступает конец. Тщетно пытаясь плыть против отлива, я с отчаянием смотрел на скользившую мимо меня вереницу береговых огней. Теперь же, отказавшись от последних усилий перебороть поток, я довольствовался горькими размышлениями о неудачной карьере, которая должна сейчас найти свой исход.

Мне посчастливилось увидеть свет в хорошей английской семье, но мои родители знали гораздо больше о банковских операциях, чем о природе детей и о вопросах воспитания. Родился я с серебряной ложкой во рту note 2, но благотворное влияние домашнего уюта оставалось мне совершенно чуждым. Мой отец, человек с большим образованием и весьма известный знаток старины, забывал о существовании своей семьи, будучи вечно погружен в свои кабинетные изыскания, а мать, более выделявшаяся своей красотой, чем здравым смыслом, только и жила комплиментами постоянно окружавшего ее общества.

Я прошел всю лямку школы и колледжа, неизбежную для подростка английской зажиточной семьи, но с годами проявились накопившиеся силы и страсти, и мои родители вдруг должны были понять, что у меня есть бессмертная душа, и попытались натянуть удила. Но было уже поздно, не прекращалось мое дикое, бесшабашное сумасбродство, родные от меня отреклись, общество отомстило мне остракизмом за весь долгий ряд нанесенных ему оскорблений, и получив от отца тысячу фунтов с заявлением, что он больше не увидит меня и помогать мне не станет, я взял билет первого класса в Австралию.

С тех пор моя жизнь была бесконечным скитанием — с Востока на Запад, из Арктических краев к Антарктике — и все это для того, чтобы сделавшись хорошим моряком, дожив до тридцати лет, до полного расцвета сил, — утонуть в Сан-Францисской бухте из-за злополучно-удачной попытки дизертирствовать с корабля!

Правую ногу сводила судорога, и я страдал неимоверно. Легкий ветерок, всколыхнув, избороздил море короткими волнами, вода захлестнула мне рот, проникла в горло, и я ничего не мог поделать. Я еще держался на поверхности воды, но чисто инстинктивно — сознание быстро ослабело. Смутно помню, как меня понесло мимо мола, как блеснул в глазах сигнальный огонь на правом борту какого-то парохода, а дальше — пустое место.

Я услышал жужжащий говор насекомых, и в лицо мне повеяло ласковым весенним утром. Постепенно это перешло в какой-то ритмический поток, и мое тело, как будто в ответ, мягко вздрагивало. Я плыл по нежному лону освещенного солнцем моря, в сонной истоме колыхался на каждой певучей волне. Но пульс забился чаще, жужжание раздалось громче, волны увеличились, ожесточились — меня метало по бурному морю. Отчаяние овладело мною. Яркие, перемежающиеся вспышки света мелькали в моем сознании; в ушах стоял рокот водных пучин; потом щелкнуло что-то неосязаемое, и я проснулся.

Сцена, в которой я был главным действующим лицом, оказалась своеобразной. Мне было достаточно одного взгляда, чтобы понять, что я лежу в самой неудобной позе, на полу каюты барской яхты. С обеих сторон, схватив меня за руки и раскачивая их как рычаги насоса, сидели два странно одетых чернокожих существа. Несмотря на свое знакомство с большинством туземных типов, я не мог определить их национальность. Какое-то приспособление было надето мне на голову и сообщало дыхательные органы с прибором, который я сейчас опишу. Однако ноздри мои были закрыты, так что приходилось дышать через рот. В перспективном ракурсе, вследствие отлогости линии зрения я увидел две трубки, похожие на небольшие рукава насоса, но из другого материала; они были вставлены в рот и расходились под острым углом. Одна была коротка, и конец ее лежал на полу рядом со мной; вторая змеилась по полу кольцами и была соединена с аппаратом, который я обещал описать.

В то время, когда моя жизнь еще не уподобилась тангенциональной note 3игле, я не мало возился с наукой и, будучи знаком с приборами и всеми атрибутами лаборатории, я теперь сразу узнал это приспособление. Оно было почти все из стекла и отличалось нестройностью конструкции, как обычно бывает в приборах для экспериментирования. Сосуд с водой был окружен воздушной камерой, к которой была прикреплена вертикальная трубка с шаром наверху; в середине его был кран воздушного насоса. Вода в трубке двигалась вверх и вниз, вызывая поочередно вдыхания и выдыхания, в свою очередь сообщавшиеся мне через рукав. При помощи этого прибора и людей усердно раскачивавших мои руки, был вызван процесс искусственного дыхания, мою грудь заставляли подниматься и опускаться, легкие расширяться и сокращаться, пока природа не согласилась, наконец, снова приняться за свою обычную работу.