Юсуп Хаидов - На семи дорогах

Однако несколько попыток, предпринятых Джомарт-баем, оказались безрезультатными. «Этих проклятых пограничников не купишь ни деньгами, ни золотом, их никак не перехитришь», — думал бессонными ночами Джомарт-бай.

Теперь ему оставалось ждать возвращения пропавшего сына, чтобы обсудить с ним многочисленные вопросы. Кто же, как не сын, может быть опорой стареющего отца?

Вечерами Джомарт-бай взбирался на песчаный бугор, обдутый вечными ветрами, и подолгу смотрел на дорогу, ожидая, не покажется ли на ней сын. Обводил взглядом горизонт, затем, устав, садился на остываю-щий песок.

Вот и на этот раз, когда солнце висело низко над горизонтом, разбросав по бархану красноватые отблески лучей, Джомарт-бай снова пришел на облюбованное место.

В руках старика была тростниковая дудка, к концу которой была приделана гильза. До сих пор, пока ему не перевалило за пятьдесят, он не брал ее в руки, и дудка лежала на дне сундука, завернутая в тряпицу.

По привычке Джомарт-бай сначала внимательно оглядел окрестности.

Недалеко от маленького песчаного бугорка вылезла из норки крыса. Присев на задние лапки, она сложила передние, словно бы в знак почтения к Джомапт-баю. По какой-то ассоциации старику припомнилась Бухара тех времен, когда там правил эмир. Да, люди эмира, в толстых халатах были похожи на крысу и внешне так же почтительны и вежливы, как-она...

С разных сторон, оставляя на песке прерывистый след и взрыхляя его ровную поверхность, проскакали тушканчики. Громко, почти оглушительно прочирикала маленькая птичка с длинным хвостом и длинным клювом.

Джомарт-бай, не без труда взобравшись на самую вершину бархана, сел на песок и стал наблюдать за заходившим солнцем. Затем размял свои крупные, все еще сильные пальцы, взял в рот гильзу дудки и принялся дуть в нее.

Звук сначала получился слабоватым — сказывался долгий перерыв. Однако, вспоминая свою молодость, Джомарт-бай заиграл веселее, и тростниковая дудка, словно оживая, стала петь все громче и громче.

Скрылось солнце, на потемневшем небе высыпали первые звезды. Старик продолжал играть и, казалось, вся вселенная заполнилась стойкой заунывной мелодией. В ней старик выражал любовь к сыну, задержавшемуся в чужих краях, рассказывал о несчастьях, которые одно за другим начали сваливаться на его слабеющие плечи. «Пусть же мой человек разыщет и привезет тебя, мой сын...».

Приятная мелодия, без конца лившаяся из тростниковой дудки, заставила приподняться над песками наполовину кобру, очарованную звуками, и голова ее, похожая на столовую ложку, начала ритмично колыхаться в такт музыке. А ночная птица, хлопая крыльями, опустилась так низко, что едва не задела поющую дудку, чтобы также вдосталь насладиться музыкой.

Она растрогала до глубины души и самого Джо-март-бая.

Внезапно вдали послышался конский топот, который быстро приближался.

Всадник, подъехав, остановился, ожидая, когда старик закончит свою мелодию.

Это была Арзыгуль.

Джомарт-бай спросил:

— Что случилось?

— Отец, Сулейман приехал.

Услышав долгожданную новость, Джомарт-бай вскочил с места и побежал в сторону круглой кибитки, которая еле виднелась с вершины бархана, залитой слабым лунным светом. Кибитка была окружена зарослями гормолы — растения, которое старые туркмены считали лекарственным.

Отец с сыном поздоровались, обнялись, затем длительное время стояли молча.

Арзыгуль во дворе между тем разожгла костер и вскипятила воду. Вскоре чай был готов.

Джомарт-бай, подложив под локоть две огромные подушки, лег под самым туйником — верхним отверстием кибитки, сквозь которое виднелись звезды. Отхлебывая из красной пиалы дымящийся чай, Джомарт-бай сквозь пар внимательно разглядывал Сулеймана, пытаясь угадать, в какую сторону он изменился. Затем принялся расспрашивать сына.

— В течение двух лет от тебя не было никаких известий.

— Так получилось, отец...

— Бедная твоя мать, проглядев все глаза, так и не дождалась тебя и покинула этот мир.

При этих словах Сулейман отвернулся в сторону и сглотнул тяжелый комок в горле.

— Как видишь, и отец постарел, — продолжал Джомарт-бай. — Что скажешь?

Сулейман молчал.

— Говори, — велел отец.

— Я решил посмотреть, как устроен этот мир.

— И что же, посмотрел?

— Да, посмотрел и кое-что понял. Так, по крайней мере, мне кажется.

— Интересно, что же ты понял.

— Я понял, что до сих пор люди, пытаясь победить время, старались из всех сил. Только зря старались...

Сулейман задумчиво отхлебнул чаю и продолжал:

— Люди всячески пытаются удлинить свой век. Жалеют, что жизнь коротка.

— Ты так не считаешь?

Сулейман покачал головой.

— Мне кажется, что человеку достаточно и тридцати лет жизни. Вот мне уже тридцать. Разве после всего, что я познал и увидел, мир может меня чем-нибудь заинтересовать?! Нет. Я знаю этот мир, как свои пять пальцев.

— Ты учился в медресе...

— Да, я убил на это несколько лет. И понял, что религия лжива.

— Одумайся, Сулейман!

— Да, религия лжива. И не я ее — она сама себя разоблачила. Вот тебе самый простой пример. Религиозные книги без конца предписывают: делай то, делай это, не делай того, не делай этого. А в основной книге есть такая строчка: «Из песчинки прокляну, из песчинки благословлю». Как совместить одно с другим? С одной стороны — свобода воли, с другой — полная регламентация всех поступков. Если все заранее предопределено в судьбе человека, к чему ему стараться и вести жизнь праведника?

— Верить надо слепо, не рассуждая.

Сын усмехнулся:

— Сомнительный тезис!

— Но до меня дошли слухи, что ты стал джазидом, — сдерживаясь, произнес Джомарт-бай. — А что это такое?

— Смысл этого учения таков: туркмен должен жить в Туркменистане, а узбек в Узбекистане.

— Что ж, это, пожалуй верно.

Сулейман махнул рукой.

— Такая же бессмыслица, как любая религия.

Отец поставил чашку.

— Путь мусульманина — это коран, запомни, — сказал он жестко. — Читай его и перечитывай с верой, только в этом твое спасение.

Поняв, что вывел отца из себя, Сулейман надолго умолк.

Прервав тяжелое молчание, Джомарт-бай рассказал о постигших его бедах и спросил у сына совета:

— Как быть, что делать?

— Знаешь, отец, мне надоел этот мир с его бесконечными разногласиями и междоусобицей, — безразличным тоном произнес Сулейман.

Отец долго ждал, но он не добавил больше ни слова.

— Ладно, потолкуем завтра. Утро вечера мудреннее, — решил Джомарт-бай, накинул на плечи чекмень и вышел во двор устраиваться на ночлег.

На следующий день, едва начало рассветать, пастухи, собравшиеся у колодца, подняли невообразимый шум. Один из них, прибежав, разбудил Джомарт-бая, который спал крепким сладким сном.