Владимир Беляев - Встреча с границей

Проходят передо мной люди один за другим, в короткий получасовым разговор втискивают свои, недлинные пока жизни. Секретарь комсомольской организации Леонид Желобко, Василий Кобылко, Петр Дорогань, Иван Продан, старшина, депутат местного совета Николай Пичкур. Весельчак, плясун, штангист Виктор Золотарев, собирающийся после армии пойти в медицинский и стать хирургом.

Вечер... Ребята, собравшись в умывалке, поют. Здесь почти все украинцы — как славно поют они украинские песни!.. Я до слез в горле люблю украинские песни — видимо, любовь к ним запрограммирована в моих хромосомах: когда-то, более ста лет тому назад, мой прадед на телеге приехал в Сибирь из Полтавы...

Лейтенант Сенько высок, узок в талии, широк в плечах, у него загорелое, тонкое лицо, под черными бровями — зеленые глаза. Ходячая реклама: «Служите только в пограничных войсках!» Он великолепно ездит верхом, хорошо стреляет изо всех видов доступного ему оружия, умен. Правда, есть у лейтенанта один, весьма существенный недостаток — молодость. Но каждому из собственного опыта известно, что недостаток этот быстро проходит...

Удивительно, что несмотря на этот существенный недостаток, лейтенант за месяц с немногим сумел довольно точно разобраться в своих подчиненных, найти к каждому особый подход. Просто радует эта душевная интеллигентность и такт во вчерашнем деревенском парне.

— Сначала я круто завернул гайки, — рассказывает Сенько. — Придирался к каждой мелочи и глядел, как кто реагирует. А потом...

Он открывает мне свои нехитрые секреты узнавания людей, а я-то понимаю, что все это ерунда. Умение чувствовать людей и влиять на них — это тоже талант. А талант — как деньги — либо он есть, либо его нет. Но, в противоположность деньгам, его взаймы не возьмешь. Лейтенант мог повести себя со своими новыми подопечными так, мог иначе — все равно он пришел бы к правильному решению, потому что чувствует своих солдат и думает о них постоянно, беспокойно прикидывая, как лучше, как правильней поступить в том или ином случае.

— Раньше нервы какие-то сплошные были, — сказал мне один солдат. — Круглые сутки только и слышим голос старшего лейтенанта, трепет такой, будто застава по тревоге поднята. Сейчас все спокойно, все разбирается своим чередом...

Есть у этой заставы своя, отличающая ее от других специфика: оторванность от внешнего мира. Даже из штаба части сюда наезжают редко: летом еще так-сяк, а начиная с осени и до мая люди, живущие здесь, в общем, предоставлены самим себе. Вот поэтому-то начальник здешней заставы должен быть не только исполнительным хорошим офицером, но и еще человеком умным, разносторонним, душевным. Солдат приходит на службу девятнадцати лет, чаще всего он еще глина — лепи из нее, что можешь. И горе тебе, если по лености души, по грубости, ты сделаешь эту человеческую заготовку хуже...

На равнине я познакомилась с офицерами-пограничниками — Алексеем Григорьевичем Коломыцевым и Павлом Матвеевичем Беловым. Каждый из них прослужил в пограничных войсках более двадцати лет; это опытные, хорошие командиры. По душевному складу люди они разные — один помягче, даже с некоторой лиричностью, другой пожестче, без «особых эмоций», но и без сухости. Объединяет их одно: прекрасное понимание азбучной истины, что солдат — это глина в твоих руках. Его можно согнуть, сломать наказаниями, озлобить, заставить затаиться: с начальством, мол, лучше не связываться, как-нибудь три года перетерплю, а там они меня только и видели.. А можно, напротив, прикоснуться к душе солдата теплой рукой, отогреть, открыть, сдерживать излишнюю молодую нервозность, научить своему умению правильно оценивать людей и ситуации. Сколько таких молодых, негладких прошло за двадцать лет через руки Белова и Коломыцева! Разъехались, разлетелись во все концы Союза, многие из них до сих пор пишут письма, прося совета, или, наоборот, делясь обретенным опытом...

Как было бы хорошо, если бы каждый солдат попадал к такому командиру, как Коломыцев или Белов (таким же командиром будет, я уверена, и лейтенант Сенько). Сколько настоящих хороших людей выходило бы у нас после службы в жизнь, скольких ошибок могли бы они избежать!..

Я не люблю слова «романтика» — дельцы от литературы затаскали его до того, что звучит оно иронически. Но, если отбросить этот оттенок, то можно сказать — истинная романтика тут: ты изо дня в день разговариваешь с человеком, смотришь ни него — и чувствуешь, как он сам, его характер, его судьба незаметно поворачиваются в ту сторону, какую ты считаешь нужной. В правильную сторону. На это не жалко истратить жизнь...

Ною, спасшему в своем ковчеге чистых и нечистых, было, конечно, легче, чем лейтенанту Сенько, поскольку перевоспитание «нечистых» не входило в обязанности патриарха. Ною было легче, но я не завидую ему. Трудное, но увлекательное дело перевоспитание... «нечистых»..

Вот уже пять дней я вижу, как Саша Панчехин дежурит на кухне, ходит в наряды, моет полы, ест за одним столом с теми, кто выступал против него на собрании. Лицо его непроницаемо спокойно, но можно понять, что подобное внешне естественное поведение дается Панчехину не дешево.

— Разговаривали мы с ним... — объясняет мне Леонид Александрович. — Потрясение это для него сильное, но, думаю, полезное. Я ему сказал, что могу просить о переводе его на другую заставу. Так, конечно, легче. Но лучше ему остаться здесь. Превозмочь себя. Если есть характер...

Кажется, есть...

Ну, вот и сюда пришла весна. На пригорке между офицерским домом и казармой открылся от снега кусочек черной земли, исходит под солнцем паром. Струятся в небе жавороночьи голоса, по-сумасшедшему полыхает солнце.

Надо уезжать, потому что не сегодня-завтра начнется распутица.

Сегодня последний мой вечер на этой заставе. Мне жаль уезжать до того, что щемит сердце: я, как кошка, привыкаю к тому месту, где прожила пять дней, и обычно уезжаю, отрывая себя с мясом, как пуговицу от пальто. Сколько я еще тут не досмотрела, не дослушала! Сколько еще сама могла бы рассказать, передать этим благодарным умам, жадным к новому глазам! Но такое наше корреспондентское дело — только влез в материал — и уже выдирайся из него, словно магнит из ящика с гвоздями. Что-то зацепил, но больше оставил.

Мы сидим в умывалке — тесной комнатушке с зеркалами и кранами, на стульях, на столах, на корточках, разговариваем. Шум стоит — не меньше, чем на том комсомольском собрании. Все хотят говорить и никто не хочет слушать. Не то что первое время, когда говорила и спрашивала я, а ребята, багрово краснея, отвечали: «так точно», «никак нет», «слушаюсь»...

Разговариваем о том, как отличить хорошую книгу от плохой, о картине, которую видели в прошлое воскресенье, о том, в какой институт лучше поступить, и еще просто о разных житейских мелочах, о жизни. Виктор Золотарев несет учебник английского языка и демонстрирует мне свои знания. Знания небольшие, но человек он способный, хорошо понимающий, чего хочет от жизни. Больше всего меня удивляет и радует желание этого худенького невысокого мальчика быть сильным: он работает со штангой, занимается на турнике едва ли не лучше всех. «Хирургу нужна, — объясняет мне Золотарев, — прежде всего физическая выносливость».