Владимир Беляев - Встреча с границей

Выходившие на диверсии партизаны в последние дни приносили нерадостные вести: все труднее и труднее стало подбираться к железнодорожному полотну. Немцы почти вдвое увеличили количество патрулей. Но главное — они пригнали бронепоезд, который сопровождает все эшелоны от Олевска до Шепетовки.

— Везет, как той невесте, у которой то жениха нет, то приданого... А? начштаба, что будем делать? — спрашивает Кукина убитый непредвиденными осложнениями Андрей.

Кукина врасплох не застанешь. Недаром партизаны шутят: «Голова у нашего начштаба стратегическая, такую бы голову да в Генштаб».

— Во-первых, надо прекратить на время, разумеется, все операции в районе Олевска. Отвлечь, так сказать, внимание фрицев.

— А что? Верно! — оживляется Андрей.

— Во-вторых, создать команду по установке платформы и тренировать до тех пор, пока не научится ставить быстро, ловко и без шума.

— Как Суворов перед штурмом Измаила? Я «за». Если Подкорытов согласен — действуй.

Пришлось однако создавать не одну команду, а шесть. Одна команда, как уже сказано, отвечала за установку платформы на рельсы. Но ведь прежде, чем устанавливать, надо эту платформу доставить на место. Решили производить запуск на Тепеницком переезде, а от лагеря до него ни много ни мало — двенадцать километров по бездорожью. Надо было в короткий срок через лес и болота прорубить для перевоза платформы более или менее сносную дорогу. Этим и должна была заняться вторая, самая многочисленная группа. Девиз третьей команды «Капут фашистским часовым» предельно ясно говорил о ее назначении: без шума снять немецких патрулей, если они окажутся вблизи. Четвертая группа — наблюдатели. Их обязанность Андрей сформулировал кратко: не спускать глаз с немцев, чуть что — предупреждать. Ну, и наконец, самая деликатная задача выпала на пятую группу. На пути от лагеря до переезда стояло несколько деревень. Требовалось, чтобы в ту ночь в деревнях была полная тишина, чтобы ничто не привлекло внимания немцев.

Иосиф Шмат, добровольно вызвавшийся возглавить эту группу, заверил его:

— Слово черноморского моряка Иосифа Шмата: не тявкнет ни одна дворняга... Я с ними вежливо побеседую...

И действительно, Шмат отлично справился с заданием, впрочем так же, как и другие партизаны. Все произошло, как прокомментировал Шмат «согласно плану Верховного командования и нашего ЕШ». Немцы клюнули на приманку Кукина. Они бросили значительную часть железнодорожной охраны к Чернигову, где по указанию штаба действовала группа Кветинского. Кветинский и его подрывники в течение короткого времени произвели несколько диверсий, наделав страшно много шуму. Славин фейерверк и сбил фашистов с толку. Они посчитали, что партизаны перебазировались, В этой мысли их утверждало и то, что в районе Олевска за последний месяц не произошло ни одного взрыва. Словом, фашисты не догадывались, какой подарок готовят партизаны, и ничего не предприняли, пока на рассвете не увидели на бешеной скорости мчавшуюся к мосту платформу.

Детище деда Еремея выдержало экзамен блестяще. Платформа въехала на мост, мачта ударилась о станину, взрывной механизм сработал четко. Раздался огромной силы взрыв, и фермы моста рухнули во взбунтовавшуюся от взрыва Уборть.

На правом берегу стоял готовый к отправлению на Киев немецкий эшелон, с платформ которого к небу глядели жерла орудий. Андрей, наблюдавший в бинокль, видел, как после взрыва из вагонов и платформ высыпали очумелые немецкие солдаты и как фашистский офицер, должно быть, начальник эшелона, истерично кричал на железнодорожного служащего. Можно было понять гнев фрица: эшелон, да и не только этот, надолго застрял за Убортью.

В те дни советские солдаты, переправившись кто на чем изловчился через Днепр, вели упорные, не утихавшие ни днем, ни ночью бои за удержание плацдармов на правом берегу. Они и не подозревали, что зацепиться за прибрежную кромку и выстоять там им в какой-то мере помогли партизаны Грабчака, о которых большинство героев днепровской переправы и понятия не имело. Если бы фашистские части, в пожарном порядке брошенные к месту советского десанта, вовремя подоспели туда и не были вынуждены загорать за Олевском, то как знать, сколько наших солдат, промаршировавших в канун Октябрьского праздника по улицам освобожденной столицы Украины, сложили бы свою голову на днепровских кручах, не дойдя до Киева.

Олевским взрывом партизаны оказали неоценимую услугу наступавшим советским частям. Но Андрей не думал об этом. Он был доволен, что выполнил приказание украинского партизанского штаба, что наконец-то он может позволить себе вдоволь, по-человечески, поспать. За эти дни, вернее месяцы, пока готовилась операция, он спал мало, урывками, жил на нервном напряжении.

Теперь же, когда операция закончена и моста, о котором Андрей в последнее время не мог думать без ненависти и гнева, будто это был живой враг, а не бессловесный, металлический мост, — нет, силы оставили партизанского командира. В какой-то полудреме он добрался до землянки и, не раздеваясь, свалился на жесткий, набитый свалявшимся сеном матрац. Спал Андрей не менее десяти часов и спал бы еще, если бы не пришел Володя Седашев со срочной почтой.

«У него, паршивца, она всегда срочная», — недружелюбно подумал Андрей.

Обычно при докладе командиру сосредоточенный, понимающий важность момента Володя на этот раз был чем-то возбужден и улыбался во весь свой полнозубый рот.

— Ты чего, радист, сияешь, будто по займу тысячонку схватил?

— Схватил, да не я, — и Володя протянул написанную на листке из ученической тетради телеграмму.

Андрей непонимающими, еще окончательно не проснувшимися глазами пробежал ее и недоуменно взглянул на радиста.

— Ну и что? Не вижу причин для восторга.

— Да вы читайте внимательнее.

— Что внимательнее? Строкач поздравляет кого-то с Героем. Мы-то тут при чем? Не у нас бал-сабантуй...

— Как причем? Героя-то вам дали...

— Вот шутить не надо, — недоверчиво бросил Андрей и стал вчитываться в телеграмму. Телеграмма, действительно, адресовалась ему, и Строкач не кого-либо другого, а его, Грабчака Андрея Михайловича, поздравлял с высоким званием Героя Советского Союза, желал ему здоровья и новых боевых успехов. Напоследок еще и обнимал. Телеграмма так и заканчивалась: «Обнимаю. Строкач». Вроде бы радист говорит правду. Да и какой прок ему шутить? Но известие было столь значительным и невероятным, что Андрей никак не хотел поверить в случившееся.

— Ты, радист, случаем не напутал? Я ведь знаю вас, точка-тире: такое набрехаете, потом сам черт не разберет.

— Да нет же, товарищ командир. Все принято точно. Так что разрешите поздравить.