В. Шевченко - Чекисты рассказывают. Книга 3-я

Они остались вдвоем: Тихомиров и Круминь. Чувствовалось, что Тихомиров нервничает, хотя старается этого не показать. Он внимательно осмотрел помещение, задержал взгляд на оружии и обмундировании, потом посмотрел на стол... Желая определить осведомленность «охранника», спросил:

— А скоро придет начальник?

Круминь пожал плечами. Тихомиров, вытянув шею, стал разглядывать бумаги, разложенные на столе. Прочитал кое-что из показаний брата, забеспокоился, забарабанил пальцами по столу, а вскоре обратился к Круминю с требованием немедленно вызвать начальство.

— Пожалуйста, — сказал «охранник». Он подошел к столу: — Гражданин Тихомиров, я и есть тот следователь, который будет вас допрашивать. Надеюсь, вам понятно, что многое за эти полчаса я увидел, да и вы зря время не теряли. Кое-какие материалы вам уже знакомы, не правда ли?

Тихомиров был обескуражен. Он попытался справиться с растерянностью, ему не удалось. Тогда он задал вопрос, которого Круминь не ожидал так быстро услышать.

— Какие гарантии предложите мне в обмен на сведения о «Владимирском офицерском батальоне»? — спросил Тихомиров.

Конечно, никаких гарантий контрреволюционеру Круминь выдать не мог. Да и нелепо было бы давать обещания Тихомирову, обвиняемому в тяжких преступлениях против Советской власти.

Об этом Круминь, не скрывая, и сказал Тихомирову. Тогда арестованный попытался уклониться от показаний. Он лгал, валил все на сообщников. Но от прямых улик ему уж было не уйти.

Вскоре Михаил Тихомиров признался в том, что был одним из главарей «офицерского батальона». Рассказал о подрывной деятельности контрреволюционеров. Дал показания Тихомиров об убийстве командира пулеметчиков Катова и о похищении его трупа. Представляло интерес для следствия и то, как начинал Тихомиров свою контрреволюционную деятельность.

Было это весной 1918 года. Во Владимир приехал однополчанин Михаила Тихомирова поручик царской армии Орлов.

— Приехал по поручению Бориса Викторовича Савинкова, — доверительно сказал он Тихомирову. — Бывших офицеров нужно привлечь в «Союз защиты родины и свободы».

Орлов изложил собеседнику задачи контрреволюционной организации — Тихомиров был лицом проверенным и надежным. И вскоре «Союз» получил владимирский «филиал», названный «офицерским батальоном». Во главе его стали Тихомиров, Прокопович и Малиновский.

Главари заговора готовили батальон для выступления одновременно с контрреволюционерами Ярославля, Костромы, Мурома и ряда других городов.

Следствие по делу «офицерского батальона» разворачивалось, и тогда на помощь владимирским чекистам приехали товарищи из специальной следственной группы ВЧК, которой руководил Михаил Сергеевич Кедров, один из соратников Феликса Эдмундовича Дзержинского.

С самого вечера моросил тоскливый ноябрьский дождь вперемешку с мокрым снегом. В нетопленых помещениях монастыря было сыро, холодно и неуютно. Кутаясь в кожанку, Николай Рагозин сидел в кресле. Его знобило. Да и мысли были невеселые...

Утром коллегия губернской ЧК рассмотрела следственные материалы на одного из главарей «Владимирского офицерского батальона» — Рагозина Василия Николаевича. Неопровержимыми фактами следствие доказало террористическую, диверсионную и шпионскую деятельность Рагозина. Обвиняемого приговорили к расстрелу.

Тяжко думать о брате. Но как ни ворошил память Николай, как ни выискивал факты, оправдывающие Василия, — ничего найти не мог. Раздумья прервал голос дежурного:

— Товарищ Рагозин, там какая-то барыня вас спрашивает...

— Что? — не понял Николай.

— Говорю, мадам пришла к вам...

— Пригласи, пусть заходит.

Дверь открылась, и на пороге появилась мать Рагозина.

В кабинете председателя, нещадно дымя самокрутками, вели разговор Исаев и Круминь. Говорили о Рагозине.

— Говоришь, мать к нему пришла? — переспросил Исаев.

— У него сейчас...

— Трудно, ох как трудно ему, что ни говори, ведь брат.

— Испытание тяжкое, — согласился с Исаевым Карл Янович.

— Выпадет же человеку такая судьба. Он приходил ко мне, хотел сам расстрелять брата. Я не разрешил.

— И правильно сделал, — одобрил Круминь. — Молод, горяч...

— Может, стоит сейчас пойти нам к Николаю? Как думаешь, Карл Янович?

— Думаю, что не надо. Он сам найдет силы. Крепкий чекист...

Николай смотрел на мать, на ее изменившееся от страшной вести лицо. Он глубоко сочувствовал ей. А поймет ли она его? Раньше понимала. Всегда он находил у матери поддержку и защиту. Чем же он отплатит матери? Как поможет ей?

— Ты можешь спасти его, не переступая законы чести и совести, — терпеливо выслушав рассказ Николая о вине Василия, сказала мать. — Муштра кадетского корпуса, фронтовые окопы ожесточили Василия. Он не успел еще разобраться в смысле революции и потому стал ее врагом. Мы с тобой возьмем его на поруки, сделаем другим: добрым, хорошим...

— Мама, перестань! Василий слишком далеко зашел. Он враг, непримиримый враг революции. Он — уголовный преступник, убийца.

— О боже! — воскликнула женщина.

Она не могла понять страшные слова сына. Нет, нет! Василия оклеветали, оговорили, а он гордый, он не станет оправдываться. Чтобы убедить мать, Николай даже показал списки тех, кого намеревались заговорщики расстрелять сразу же после захвата власти. Эти списки составил Василий, почерк тому свидетель. И первым в списке значился Николай Рагозин.

Мать словно окаменела.

— Верьте Николаю, — услышал Николай вдруг хорошо знакомый голос.

В дверях стояла Марина. Они не заметили, как вошла девушка, как стала, прислонившись плечом к двери.

— Верьте ему, — снова повторила она.

Николай хотел, чтобы Марина вышла, но она покачала головой и подошла к матери...

— Я тебе ничего не говорила, Николай. Скажу теперь... Сегодня я видела, как проводили по коридору твоего брата. Я не знала, кто это, и спросила дежурного. И знаешь, Николай, знаешь...

Марина запнулась, потому что видела, как, ожидая чего-то страшного, побелел Николай.

— Не волнуйся, но вспомни: когда в тебя стреляли, я оглянулась.

— Да... — выдохнул Николай.

— Оглянулась и увидела лицо стрелявшего... Это был твой брат. Это он хотел убить тебя!

Наступило тягостное молчание. Первой заговорила мать Николая.

— Я верю вам... — Она встала и медленно пошла к двери. У самого порога остановилась, еще раз взглянула на сына и вдруг спросила: — Ты знаешь, как тебя прозвали в городе?

— Знаю, — ответил он. — Ну, а кто впервые назвал мне имя Робеспьера? Кто с восторгом рассказывал мне, малышу, о восстании парижан?

— Значит, я тебя воспитала таким. Прощай, Ники!

Женщины вышли, а Николай долго еще стоял посреди кабинета...