Андрей Черетаев - Сибирский Робинзон

«Вот так! И никак иначе, — с удовлетворением оценил я свою работу, — а теперь возьмемся за крышу!.. Нужно сделать перекладины, а на них наложить много лапника, тогда мне будет обеспечено хорошее укрытие, не пропускающее снег и, самое главное, не выпускающее теплый воздух, — прикинул я. — Однако без топорика это будет очень сложно. Без топора и двумя руками ни за что не справиться с упругими ветвями».

На мое счастье вокруг меня оказалось очень много уже наломанных еловых ветвей. Чтобы соорудить основание для крыши, хватило четыре толстых и длинных сука. Но выполнить это оказалось не так просто, как показалось вначале.

«С одной рукой мне, инвалиду, не забраться на фюзеляж. Придется протолкнуть перекладины снизу, встав на унитаз», — думал я, прикидывая, как бы мне исхитриться и изловчиться…

В общем, с горем пополам эту часть работы я закончил довольно быстро. Правда, и здесь не обошлось без проблем. Когда уже четыре перекладины были уложены и зажаты в рваном металле, почти вся эта конструкция вдруг обрушилась и чуть не выбила мне глаз. Получив не только в глаз, но и в зуб, я выл и стонал минут пятнадцать, а когда оклемался, то вновь взялся за дело, но с опаской.

«Было бы хорошо их перевязать между собой и прикрепить для надежности к корпусу», — подумал я, но решил, что сделаю это позже.

А вот с лапником вышло хуже. Я предполагал покрыть крышу большими и пушистыми ветками ели, но понял, что одной здоровой рукой мне с ними не управиться, поэтому пришлось ограничиться ветками поменьше. Первым делом, я натаскал к своему убежищу как можно больше самых густых, хотя и мелких лап. Затем стал по одной протискивать их между перекладинами, которые норовили свалиться и в очередной раз огреть меня по башке. Чертыхаясь и шипя от боли, я все же соорудил довольно-таки приличную крышу.

Работа эта не только заняла много времени, но и отняла кучу сил. Я уселся на унитаз, еще раз окинул взглядом получившийся навес, вздохнул и приложился к фляжке.

«Жаль, что не получилось с большим лапником. Оно вышло бы и плотнее, и потяжелее, и понадежнее. Ветром хоть не сдует. Ладно, Бог даст, переделаю… Как же есть хочется!».

Я с опаской посмотрел на сникерс. Спасу нет, как хотелось жрать, да вот только чем и как?

«Лишился одним ударом трети зубов, вдобавок и челюсть раскроил! И как я теперь должен питаться? Кашу, что ли, из сникерса сварить! Да и варить-то не на чем».

В моем случае самым подходящим, оказалось, отломить кусочек шоколадки и, размягчив его теплом рук, прямехонько отправить в горло, минуя разрушенные зубы. Что я и проделал, вдогонку влив в себя хороший глоток рома.

Кто знает, на что мы рассчитываем, приступая к осуществлению важнейшего предприятия, при этом самонадеянно руководствуясь только интуицией? У меня давно созрел план поиска. Не понимаю, почему, но я решил, что самолет находится на том берегу реки. Но в какой стороне его искать? И самое главное, на каком расстоянии? Много ли пройдешь по заснеженной тайге, без теплой одежды, тем более в плохом физическом состоянии. Уже одна мысль — идти по колено в снегу, в осенних ботинках и в обычных джинсах сражала наповал. Летом или ранней осенью еще хоть как-то можно было бы пройти. Сейчас же не видно было ни земли, ни звериных троп, ни валежника. Запросто можно либо провалиться в яму, либо споткнуться на скрытом под глубоким снегом стволе поваленного дерева.

Я решил, что перейду реку и сделаю приблизительно пять тысяч шагов в сторону от реки, но пойду не прямо, а влево, наискосок. (В обычных условиях, по асфальту, пять тысяч шагов это около двух с половиной километров, но здесь, в лучшем случае, получилось бы не больше двух, а то и меньше.) Затем развернусь приблизительно на сто тридцать градусов и сделаю полторы тысячи шагов; после этого снова развернусь на те же градусы и выйду опять к реке, примерно в начальную точку. Вот такой был план.

«Хочешь, не хочешь, а идти надо», — подумал я, осторожно спускаясь к речке.

Около самой реки я нашел подходящую по длине и толщине палку. Обломил сучки — получился замечательный посох, достаточно крепкий и хорошо лежащий в руке.

«И с посохом я перешёл Иордан», — вспомнились мне библейские слова.

К моему счастью, быстрая горная речушка оказалась мелкой. Сильный поток был только в основном русле, а возле берега, на мелководье, вода бежала с меньшей скоростью. В ширину река была метров в десять, во многих местах оголялось галечное дно, а из темной воды выступали большие, обтесанные течением плоские камни.

Осторожно переступая с камня на камень и опираясь на посох, я сумел без особых затруднений перейти водную преграду, причем, не промочив ног. Усевшись на поваленную березу, я стал вытряхивать снег, забившийся в ботинки и под джинсы, предпочитая не думать о предстоящем променаде по заснеженной тайге. Я вытряхивал снег и тоскливо мечтал о московской жизни. И понесло же меня на край света…

Наконец я встал и осмотрелся. Лес просматривался на каких-нибудь сто метров. Дальше все было скрыто деревьями. Как я и предполагал, ровных участков в лесу не было. То тут, то там отчетливо виднелись поваленные деревья и ямы.

— Ну, вперед, — подбодрил я себя и сделал первый шаг.

В начале каждый шаг мне давался трудно, но, пройдя с сотню метров, я приноровился. Посох оказался незаменим, пару раз я запросто мог оступиться и, чем чёрт не шутит, опять покалечиться.

Посох вперед, затем шаг, снова посох. Я проваливался по колено, но шаг за шагом передвигался по лесу, иногда останавливаясь для отдыха. В таком случае, облокотившись на дерево, я рассматривал окружавшую меня тайгу. Ни птицы, ни зверя! Картина безрадостная. Одни молчаливые деревья, чьи верхушки раскачивал ветер. И снег. Снег был кругом, на земле, в воздухе, в ботинках и джинсах, за воротником.

Переведя дух, я вновь двигался дальше. Чтобы не сбиться со счета, я через каждые сто шагов ломал маленькую ветку и ждал, пока их не накопится десять. Собрав десять, выбрасывал и отламывал очередную ветку, но большую по размеру. Пятая жердочка означала начало моего первого поворота.

Честно говоря, пять тысяч шагов я так и не осилил. Я жутко устал, разболелась поясница, а ноги промокли и замерзли. Пройдя три тысячи шагов и сжимая в ладони три толстых ветки, я остановился около могучего дерева, единственной опоры, к которой мог прислониться, чтобы передохнуть. Дерево стояло в окружении других деревьев, поэтому здесь не чувствовался ветер, и снега было значительно меньше, а около самого ствола не было вовсе.

Голодные мысли были безрадостны и злы. Но особенно меня изводила зубная боль. Стоило холодному ветру попасть в рот, как обнаженные нервы острой болью, словно шпагами, пронизывали тело, заставляя стонать и морщиться; да и ноги, которые постоянно находились в холоде, вносили свою лепту в пытку. Чтобы хоть как-то заглушить боль, я постоянно громко стонал и подвывал.