Георгий Брянцев - Голубой пакет

Чернопятов откинулся на спинку стула и пристально смотрел на Готовцева.

— Какой же ты подлец! — тихо произнес он.

— Куда чище! — горько усмехнулся Калюжный. — Не только своих продавал, но и гестаповцам — хозяевам — мозги морочил!

Чернопятов не сводил глаз с Готовцева. Поражало, что в начале беседы предатель дрожал, хныкал, пытался разжалобить, а потом вдруг осмелел, начал рассказывать о своих делах развязно и цинично. Чернопятов записал что-то на листке бумаги и подвинул его Готовцеву.

— Прочти и напиши: «Все со слов моих записано правильно, в перечисленных преступлениях признаю себя виновным».

Вертя карандаш, Готовцев что-то напряженно обдумывал. Его окружали грозные и неумолимые судьи. Они имели чистую совесть, крепкие руки. К предателям такие руки беспощадны. Это он понимал. Его нижняя губа мелко дрожала.

Судьи ждали.

— Ну? — произнес Чернопятов.

Готовцев откинул липкие волосы, издал какой-то рыдающий звук и приготовился писать. Рука вначале не повиновалась ему. Буквы становились дыбом, наскакивали друг на друга. Потом он, видимо, успокоился и обратился к Чернопятову:

— Продиктуйте лучше.

Чернопятов начал диктовать. Готовцев подвинул к себе плошку и… дунул на нее. Язычок пламени сорвался, плошка погасла.

Это было так неожиданно, что в первое мгновение все растерялись.

Тотчас же в кромешной тьме загремел стол, опрокинутый Готовцевым, полетел брошенный им стул. Послышался топот ног, выкрики. Готовцев бросился к дверям, но, получив сильный удар под солнечное сплетение, отскочил в сторону и устремился к окну.

В руке Калюжного вспыхнул ручной фонарь. Луч метнулся в одну сторону, в другую — и остановился на предателе. Бледный, с искаженным злобой лицом, горящими глазами, он прижался всем телом к стене.

— Вот тебе последнее жалованье… Иуда! — раздался глуховатый голос Чернопятова. И грохнул выстрел…

Штауфер явился на работу с опозданием на два часа. Войдя в кабинет, он подошел к стенному календарю, оторвал листок и бросил в корзину.

Было чертовски скверное настроение, приступать к работе не хотелось.

Дело Готовцевой остановилось на мертвой точке. Минули сутки, и не удалось узнать даже ее настоящей фамилии, не говоря уже о том, с каким заданием она здесь появилась, кто ее направил.

Она упорно молчала, а если и говорила, то обязательно дерзости. Побои переносила с какой-то безропотностью и потрясающим спокойствием. Штауфер бросил взгляд на кусок шланга, лежащий на подоконнике. Шутка сказать! От одного удара такой штучкой взвыть можно, а она хоть бы вскрикнула. Какой-то фанатик, а не человек!

— Н-да, — протянул он со вздохом. — Дела идут неважно.

А тут еще история с этой злосчастной машиной курьера. Не успел он, придя ночью домой, улечься в постель, как позвонил военный комендант. Оказывается, он провел дополнительную проверку и установил точно, что спецмашина проследовала через деревню Лопухово и таинственно исчезла между нею и городом. Чудеса! Куда же она могла исчезнуть, спрашивается? Не растворилась же в воздухе? Дико и непостижимо! Ведь ехали шесть человек, вооруженные двумя пулеметами, автоматами, пистолетами, гранатами. Целая боевая единица, способная самостоятельно вести бой! Да, но с кем вести бой? Если бы он случился, то остались бы хоть какие-нибудь следы. А то ведь никаких! И что же теперь делать? Где искать эту машину?

В дверь постучали. Вошел обершарфюрер и, выбросив вперед правую руку, приветствовал шефа:

— Хайль Гитлер!

— Хайль! — рявкнул Штауфер, и это прозвучало так, будто он хотел сказать: «Подите вы к дьяволу!»

Гестаповец подошел поближе к столу и нерешительно кашлянул.

— В чем дело? — с раздражением спросил Штауфер.

Обершарфюрер вобрал в себя воздух, с шумом выпустил его и доложил:

— Минувшей ночью господин Готовцев, под кличкой Филин, покончил жизнь самоубийством…

Короткие брови начальника гестапо медленно поднялись вверх, глаза округлились. Он потихоньку отвалился на спинку кресла и застыл в неподвижной позе с полуоткрытым ртом.

Обершарфюрер растерянно переминался с ноги на ногу и колебался: продолжать или выждать.

Он предпочел последнее и, не мигая, смотрел в ошалелые глаза своего начальника.

— Как покончил? — чуть не шепотом спросил Штауфер после нескольких томительных секунд.

Обершарфюрер, рассудив за это время, что он не является виновником события, несколько приободрился и, имея в виду главным образом «как», ответил:

— Вогнал себе пулю в область сердца из пистолета русского образца модель «Т».

Обершарфюрер на всякий случай сделал шаг назад.

Штауфер схватился руками за край стола, точно собирался сдвинуть его с места, и своим визгливым, бабьим голоском вскрикнул:

— Откуда у него пистолет?!

— Не могу знать, господин гауптштурмфюрер! — последовал быстрый ответ.

— Где это произошло? Когда? Откуда и как вы узнали? — посыпались нервные вопросы.

— Произошло это, как я уже вам доложил, на собственной квартире Готовцева и, по всей видимости, ночью или перед утром. Утром жена Готовцева вернулась домой и нашла его мертвым. Она тотчас же заявила в полицию.

— А где была в это время жена? — спросил Штауфер.

— Это тоже выяснено. Жена его работает телефонисткой на городском коммутаторе. До часу ночи она дежурила, а потом пошла в гости к своему родному брату, у которого и осталась ночевать.

— Кто такой ее брат?

— Брат? Брат — парикмахер, отличный мастер и ни в чем предосудительном не замечен. К тому же инвалид.

— Вы были на месте?

— Так точно.

— И почему решили, что тут именно самоубийство?

Этот вопрос не смутил обершарфюрера. Он объяснил:

— По обстановке в комнате, по направлению выстрела, по положению тела…

— А пулю, пулю нашли?

— Да, то есть никак нет! Пуля сидит под левой лопаткой, и при вскрытии ее, наверное, удастся извлечь.

— Где труп?

— В морге городской больницы.

Штауфер шумно вздохнул и, подойдя к окну, уставился отсутствующим взглядом на площадь. Минуту спустя он повернулся, присел на подоконник и сказал:

— Н-да… Странно! Не могу согласиться, чтобы Готовцев сам покончил с собой… Никто не убедит меня в этом. Он трус. Понимаете, трус! А трусы, да будет вам известно, никогда не расстаются с жизнью по высшим соображениям. Это истина, не требующая доказательств.

— Пожалуй, да, — вынужден был согласиться обершарфюрер, хотя в душе был не согласен с теорией шефа и имел на этот счет свое мнение. Но ему хотелось поскорее закончить этот неприятный разговор.

— Соседи у Готовцева были? — поинтересовался Штауфер.