Енё Рэйтё - Три мушкетера в Африке

– Продолжайте.

– Словом, оба мы вкалывали на каторге, когда приключился туземный бунт и мы подсобили охранникам. Поэтому я получил помилование и был переведен сюда. А Барре к тому времени явно в уме повредился: то ременную пряжку и пуговицы забудет надраить, то на построение опоздает, а как-то раз и вовсе ружье потерял. Прилег отдохнуть среди ночи, оружие снял и забыл, где положил… Приговор трибунала – два года исправительных работ в Игори. Года не прошло, как он отправился туда с последним этапом. Но нас с ним беспременно судьба еще сведет. Барре – аристократ до мозга костей, такой ни за что не опустится до артишоков, обвалянных в сухарях да обжаренных на масле, пускай ими объедаются разбогатевшие выскочки… Из грязи в князи, а вкусы плебейские…

– С тех пор вы не имели сведений о Франсуа?

– Нет.

– И он даже не писал вам?

– Как не писать? Писал, конечно!

– Что именно?

– Почем мне знать?

– Но вы же читали его письмо?

– С чего вы взяли, будто я умею читать?

– И никого (не попросили прочесть? Неужели вам неинтересно, что сталось с вашим другом?

– Где это письмо? – деловито осведомился Альфонс Ничейный.

– На складе. Прежде чем отправить сюда, собрали вещмешок, какой разрешается иметь при себе. В лагерь для проштрафившихся больше пяти кило не пронесешь.

– А письмо?

– Оно в сундучке у меня осталось. А я прихватил всего лишь баранину консервированную, бутылочку сливовой приправы, горчицу, вяленую рыбу…

– Хватит!

– На худой конец – да. Но мне еще посчастливилось раздобыть в столовке две коробки бульонных кубиков.

– Письмо надо заполучить! – сказал я. – Что нам стоит на склад пробраться, а уж там отыскать пожитки Левина – пара пустяков.

– Там же, в сундучке, хранится книга с моими рецептами. Дарю ее вам – пригодится, а мне все равно без надобности, я ведь читать не умею. Но уверяю вас, это единственная стоящая поваренная книга на всем континенте!

– Чтоб ты подавился этой книгой своей… – буркнул я в сердцах.

После столь содержательной беседы мы растянулись на голом, грязном каменном полу – в карцере не полагалось ни коек, ни одеял – и уснули сном праведников в компании неисчислимых полчищ беспокойно шныряющих сороконожек.

Факт незаконного проникновения на склад больше нами не обсуждался: сказано – сделаем. Две недели заключения тянулись в безотрадной скуке и лишениях, тюрьма вообще не сахар. По ночам донимал холод, а днем – Левин… Спору нет, по выходе из карцера каждый из нас играючи мог бы запечь целиком рыбу-саблю (с картошечкой, нарезанной а-ля Бродье) или – по желанию клиента – приготовить маринованные яйца под пикантным соусом; более того, если сидение в четырех стенах не доведет нас до крайних мер, можно бы освоить даже сложнейший рецепт пудинга с начинкой из провернутого ливера, но это лишь слегка скрашивало пребывание в карцере.

По прошествии двух недель мы без проволочек принялись за подготовку к краже со взломом. В дальнем углу сарая для верблюдов были свалены в кучу густо покрытые ржавчиной офицерские сабли. Одной из них завладел Хопкинс. С большим трудом мы извлекли ее из проржавелых ножен, при этом Альфонс Ничейный обронил загадочную фразу:

– Она тебе еще пригодится.

– Для чего?

– Увидишь…

– Может, все-таки объяснишь?

– Узнаешь.

Кончик сабли обломали, заточили железяку, и такой славный ломик получился – любо-дорого смотреть. Напильник и клещи Хопкинс раздобыл в столовке; каким образом – не спрашивайте, сам не знаю. Впрочем, буфетчик тоже.

Теперь проникнуть на склад можно было запросто, но оставался нерешенным вопрос, как обеспечить себе алиби.

– М-да… Вот это закавыка!..

Как только обнаружат, что дверь на склад взломана, сразу примутся трясти всех, и иди доказывай, что ты не верблюд.

– Встретимся через час в буфете, – распорядился Альфонс. – До тех пор я постараюсь разведать, что тут можно сделать.

– Договорились.

Через час Альфонс с довольным видом подошел к нашему столику.

– Алиби гарантировано! – заявил он таким тоном, будто «гарантия» была у него в кармане.

В дальнейшем события разворачивались по следующему сценарию.

На вечер мы получили увольнительную, поскольку с трех часов ночи нам предстояло заступить на вахту – на полсуток. Четвертым в нашем наряде был солдат Вюрм, столяр на гражданке: весельчак и не дурак выпить, он служил в Легионе уже четвертый год.

– Заглянем к Селиму, – сказал Альфонс Ничейный. – И ты давай с нами, – обратился он к Вюрму. – Мы угощаем.

Вюрм возрадовался, хотя до этого уже успел наведаться в буфет и изрядно приложиться к бутылке.

Престарелый Селим держал кофейню на окраине Мансона, но приторговывал и спиртным. Его куполообразную глинобитную хижину охотно посещали легионеры. С потолка свисала коптилка в колпачке из красного граненого стекла, по полу разбросаны циновки и подушки – вот и вся обстановка заведения. Кроме того, помещение украшали круглые настенные часы – в Европе такие увидишь только на кухне.

Эти часы и должны были стать нашим алиби.

Сюда мы пригласили промочить горло и без того основательно подвыпившего Вюрма. Когда мы вошли в кофейню, седобородый Селим подремывал. Дай ему волю, он бы спал целыми днями. А чем еще заняться человеку, которому перевалило за девяносто!

При нашем появлении он потянулся было к кофеварке, но я образумил его грубым окриком:

– Кому нужна твоя коричневая бурда? Угости-ка нас настоящим арабским напитком. Подай пальмовое вино!

– Да смотри, чтобы мы не засиделись! – предупредил его Альфонс Ничейный. – В три часа пополуночи нам заступать на вахту.

– Не беспокойся, господин, я прослежу. Да и машинка эта, гордость моей страны, каждые четверть часа, по воле Аллаха, оповещает, сколько времени кануло в вечность.

В этот момент гордость Селимовой отчизны пробила девять раз.

– Ваше здоровье, ребята! – воскликнул я. – Первый тост пьем до дна!

Мы опорожнили стаканы.

– За честь нашего знамени!

Ну как тут не выпить до дна!.. И дальше как-то само собой получилось, что, ежели ты настоящий мужчина, в бокале не оставишь ни капли. А разве мы не настоящие мужчины?

Пальмовое вино на бутылку красненького, только что принятого Вюрмом в буфете, легло хорошо. Кроме того, стоило Вюрму чуть зазеваться, и в его стакан подливался ром. Такая адская смесь кого хочешь с ног свалит, так что к половине десятого наш четвертый лежал в лежку и задавал храповицкого.

Селим вновь погрузился в дремоту, а девяностолетних старцев нелегко пробудить к жизни.

Альфонс Ничейный на цыпочках подкрался к часам. Настало время озаботиться нашим алиби.

Стрелка часов резво побежала вперед и замерла на без четверти три. Минуту спустя точный механизм разразился боем.