Енё Рэйтё - Три мушкетера в Африке

Однако никакие дружеские уговоры-приговоры-наговоры не смогли удержать меня в намерении увековечить для потомков случившееся, вследствие чего и появился мой очередной роман. Полагаю, читателю придется по душе изысканная в своей простоте манера изложения.

Итак, приступаем!

Учебный плац.

– Сми-ир-на!

Мы вытягиваемся в струнку. Тонкие, острые усы сержанта Потрэна и тощая бороденка дрожат мелкой дрожью.

Что опять не по нем?

– Детки мои ненаглядные, – начал он с ласковой отеческой улыбочкой, – мне попался бесхозный ремень у трактира, где вчера трое легионеров исколошматили почем зря полтора десятка торговцев, путешествовавших с караваном.

Ох уж эти легионеры, все-то им неймется!

– В темноте виновных не удалось опознать, и они сбежали. Кто эти трое? Пусть выйдут вперед, это будет самым разумным!

Верно говорит сержант. Почему из-за какой-то разгульной троицы весь батальон должен торчать на плацу?

Однако никто не двинулся с места.

– Значит, не желаете признаться добровольно? – с глумливой усмешкой продолжает сержант. – Если президент республики спросит: «Кто эти три легионера, разгромившие целый караван?» – что я ему отвечу?

Где уж нам додуматься до ответа президенту…

– А я скажу ему: «Не иначе, господин президент, это были переодетые арабки-девицы, потому как никто из легионеров не признался».

И вдруг истошно вскрикнул, словно сраженный в самое сердце. Обезьяны, дремавшие на ближней пальме, порскнули прочь сломя голову…

– Кто дрался этим ремнем? Кто ударил проводника каравана с такой силой, что у бедняги вылетели восемь зубов, а сам он рухнул вниз головой в верблюжью поилку?

Да-а, удар, видать, был жестокий. Но гарнизонная жизнь порой доводит до скотского состояния, вытравливая в легионерах все человеческие чувства.

– Я спрашиваю: кто дрался этим ремнем?!

Молчание.

– Капрал! Проверить у всех ремни!

Ай-яй… Ремни у суданских пехотинцев на полдюйма шире наших, а на мне аккурат такой. Ежели капрал заметит, мне не поздоровится. Скажут, что я намеренно спровадил в поилку башкой вперед погонщика, который первым полез в драку. Откуда мне было знать, что он так грохнется? Поди рассчитай в потемках силу удара, да в особенности после того как Хопкинса упрекнули в том, что он разглядывал бинокль, который потом пропал. Ну не свинство ли подозревать в краже человека только потому, что он подержал в руках какую-то вещь!

Мы всего лишь защищались, когда на нас набросились после того, как оскорбленный в лучших чувствах Хопкинс швырнул в обидчиков помойный ящик.

– Смотрите-ка! – взвизгивает капрал. – На нем широкий ремень! А ну, соколик, шагай вперед!

Я делаю шаг вперед.

– Что это за ремень на тебе?

– Поясной.

– Кретин! Я спрашиваю, что это за поясной ремень?

– Казенный.

В беседе с Потрэном я прикидываюсь недоумком, и он уверен, будто я обделен умом от рождения. Стоит ему смекнуть, что я только с ним придуриваюсь, и не сносить мне головы.

– Крокодил безмозглый! Я спрашиваю, откуда у тебя взялся этот ремень. Ведь он принадлежит суданскому пехотинцу!

– Так точно, господин сержант.

– А это твой ремень? – Со зловещим спокойствием он сует мне под нос бесхозную вещь.

– Да, господин сержант.

– Чего ж ты не сказал раньше?

– А вы не спрашивали, господин сержант.

– Я спрашивал, кто дрался этим ремнем.

– Ремень мой, но я им не дрался.

– Ах так? А если президент республики поинтересуется, каким образом солдатский ремень сам по себе мог попасть к дерущимся, что я ему отвечу?!

Я щелкнул каблуками.

– Что ремни имеют обыкновение иногда теряться.

– Каналья! Потрэну не нравилось, когда я отвечал на его риторические вопросы. Но ведь долг солдата – слепо повиноваться.

– Значит, ремень твой?

– Мой.

– Кто был с тобой вместе?

– Где?

– На последней драке.

– Вы, господин сержант.

– Я?! Да как ты смеешь, мерзавец!

– В последний раз я дрался с арабами у Эль-Орира. Под вашим водительством, господин сержант.

– Не желаешь говорить? Тогда из-за троих виновников лишу увольнительной весь состав!

Альфонс Ничейный и Чурбан Хопкинс дружно вышли вперед и застыли по стойке «смирно».

– Что скажете?

– Господин сержант, разрешите доложить! – проговорил Хопкинс. – Мы тоже там были.

– Нетрудно было догадаться. Вечно эти трое… Ну, погодите, вот ужо я доберусь до вас!

Потрэн питал к нам вражду по нескольким причинам, и, надо признать, не без оснований. Прежде всего, мы, все трое, были награждены орденом Почетного легиона, и этого было не снести бравому вышколенному солдату (за исключением некоторых недостатков, старина Потрэн действительно был отличным солдатом). И, конечно же, его ужасно задевал тот факт, что мы прославились и разбогатели, приняв активное участие в поисках якобы пропавших алмазных рудников. Наши имена упоминались на страницах мировой печати, а доля в прибылях с рудников принесла каждому из нас целое состояние. При этом нам все же пришлось дослуживать оставшийся срок, и сержант не мог простить нам того, что за многочисленные проступки в прошлом мы не только не понесли наказания, но даже еще были награждены.

– Всех троих доставить к начальству! И за упорное отпирательство предлагаю по пятеро суток карцера каждому.

– Это несправедливо! Ведь я сам признался.

– Молчать!

Лейтенант, естественно, накинул еще пять суток, да и капитан не пожелал скупиться, в результате чего набежало две педели ареста, хотя мы были не виноваты. Караванщики первыми полезли в драку. Их было пятнадцать, вот они и вообразили, будто бы мигом разделают троих легионеров под орех. А теперь вон в лазарете свободных коек не осталось.

Нечего было возводить поклеп на Хопкинса лишь потому, что тот околачивался возле караванной поклажи. Любой погонщик мог стибрить тот бинокль в желтом футляре. Смех, да и только!

– Потрэн славный малый, но нуждается в воспитании, – задумчиво произнес Альфонс Ничейный. – Надо бы отучить его без конца совать нос в наши дела.

– Встретиться бы мне с ним на гражданке, – пробурчал Хопкинс. – Пошли в буфет!

Мы заливали тоску вином, зная, что нас ждет вонючая, темная камера. Разговор не клеился. Альфонс Ничейный читал. Чурбан Хопкинс предложил хозяину заведения на продажу бинокль, но без шикарного желтого футляра: тот он приспособил себе для хранения сигар.

Форт наш служил ключевым оборонным пунктом на восточном склоне Атласских гор. Небольшая крепость в неплохих климатических условиях. Случались легкие холода, но чтобы там песчаная буря, малярия, сорокаградусная жара – такого не бывало. Словом, лучшего назначения и желать не приходится. Военных действий – никаких, служба – не бей лежачего, правительственный советник направил сюда нашу роту в награду за успешное выполнение операции в Сенегале. В этом удачном повороте событий немалую роль сыграли три человека, чью жизнь отравлял своими несправедливыми придирками сержант Потрэн.