Нил Никандров - Глоток дождя

Грошев поощряюще закивал.

— Что ж могу подтвердить твои догадки: Голейша — личный информатор Доктора. Через него Доктор контролировал свою агентуру в городе.

— Все-таки он?

— Я слышу в твоем голосе профессиональную ревность, — усмехнулся Грошев. — Не горячись. Что-то сделал ты, что-то другие. Голейша — главная сила Доктора, через него-то и ведется сейчас игра. Вы с Внуком — отвлекающий маневр.

— Кто вышел на Голейшу?

— Сотрудник Дондеры — Перкунас. Ну, а с Борисовым все ясно. Мы, конечно, не потерпим дискредитации офицерского звания и компрометации советской военной администрации в Зеебурге. Присвоение служебного имущества, пьянки, похождения всякие... Материалы на него будут переданы в трибунал...

Митрохин оторвался от записей:

— Иван Николаевич, а письмо?

Капитан торопливо извлек из внутреннего кармана кителя конверт.

— Прости, Андрей. Дожидается тебя весточка из дома. Что делать, не было оказий.

Андрей разорвал конверт, вытащил сложенный вчетверо листок. Из него выпала фотография: Аркадий с Ириной. Тоска сжала сердце Андрея: невозможно обмануться — в том, как обнимал Аркадий Ирину, в пальцах, лежащих на ее плече, в выражении лиц — проступала их близость друг к другу. Оба — спокойны, уверенны. Снимок не исказил облика Аркадия — упрямый взгляд исподлобья, мягкий, мамин, овал подбородка. Ирина изменилась больше: складки у переносицы, короткая стрижка. Она смотрит прямо, словно хочет заглянуть ему в душу. И Андрею вдруг показалось, что она думала о нем, когда снималась. Все правильно, Ирина, все правильно: Аркадий — славный человечина, заслужил счастье. Андрей перевернул фотокарточку.

«Андрею с любовью, Аркадий, Ирина. 10 августа 1945 года».

«Дорогой Андрей!

Сумбур и недоговоренности первого письма стали теперь понятны тебе (см. фото). Серьезные заботы личного характера обрушились на меня и нарушили сложившийся режим. До сих пор не верю: Ирина — моя жена. Институтские знакомые считают, что мы поддались общему поветрию: свадеб в городе — сколько не было за всю войну. Это не так. Я долго обдумывал все, прежде чем решиться на этот шаг. После официальной церемонии мы собрались в гостиной нашего патриархального дома: я, Ирина, ее родители, немногочисленные друзья, оказавшиеся в городе. Тебя представляла твоя зеленая лампа. Было легко и весело, пели хором, как в тот предвоенный, беззаботный год. Отныне наш дом заселен, в нем снова жизнь и шум. Ты рад?

Тянет написать о своих чувствах больше, отчетливей, но совершаю над собой усилие и заставлю себя замолчать. Боюсь, что тебе сейчас не до моих переживаний.

В институте властвует порядок, ученые коллеги мои (старички и старушки) предаются начетничеству. Сопротивляюсь, как могу, общей тенденции, но меня упорно перевоспитывают, и чем это кончится — не ведаю.

В кинотеатре «Салют» крутят новые — трофейные! — фильмы, и это еще одно свидетельство Победы.

Я не перестаю радоваться, что мы с тобой увидимся. Многие лишены счастья встречи после войны. Понимаю, что ты не волен распоряжаться собой, но уверен — наша встреча не за горами.

Твое известие об Иване Николаевиче ошеломило меня. Тысячу приветов ему! Передай учителю: у Аркадия появились новые аргументы для спора о смысле жизни.

Засим откланиваюсь и ожидаю от тебя новых депеш.

Ирина тебе шлет поклон. Целую и тысячекратно обнимаю.

Сложив листки, Андрей начал медленно засовывать их в карман.

Митрохин прыснул.

— Дельная мысль: почитать в бункере на сон грядущий!

Андрей смутился и протянул письмо Грошеву.

— Попить бы, а?

— В самом деле, Миша, сообрази кофейку, — попросил Грошев.

(Как отогнать эти строки, торопливые, сливающиеся, строки из письма, которое он предпочел бы не получать... Именно брат, брат, брат!).

— Как Леонтий Петрович?

У Грошева забегали на скулах желваки.

— Выкарабкался Юзин, но ступню ампутировали. Страшно на него смотреть. Не может он смириться. Леонтий всегда был человеком действия.

— Где он?

— Все там же, в Инстербургском госпитале. Недосуг снова побывать у него. Покончим с бандой — обязательно навестим.

— Я понимаю: то, что произошло — случайность, но избавиться от ощущения вины не могу.

— Не надо сейчас об этом. А что делать мне? Вы исполняете с риском для себя приказы. Мои приказы. «Ощущение вины...» Выбрось это из головы, — Иван Николаевич расстегнул воротник кителя, откинулся в кресле. Помнишь, в школьном театре играли твою пьесу — «Космический десант»? Кто-то из молодых героев восклицал: «Мы рождены, чтобы преодолевать Пространство и Время! Чтобы нести Правду о Земле в иные миры!..» Теперь слишком хорошо известно, что стало вашей судьбой: сражаться плечом к плечу со старшим поколением...

Ребята вы были горячие. Хлебом не корми, дай поспорить. Иногда вспоминаю наши школьные диспуты. Как-то ты с братом предложил тему — «Муций Сцевола и мы». Казалось бы, слишком отдаленная параллель. Но ребята спорили о готовности к подвигу...

А увлечение театром? И меня ведь превратили в актера! Если не ошибаюсь, в спектакле «Коварство и любовь»... Поздно ночью, перед премьерой, на дряхлой машинке печатали программки: Фердинанд — Валера Нестеров, Луиза — Тамара Четверикова, Миша Василевский — президент фон Вальтер. Так? Я волновался — как бы не опозориться перед учениками, не забыть текста.

Теперь с горечью думаю, что всем нам не собраться... Погиб Гриша Астафьев, погибли на передовой Саша Полиницын, Федя Егошин и Володя Деев. Без вести пропал Валера Нестеров. Разве они хотели этого? Разве к этому мы готовили вас?

— Я ничего не знал...

— Это ответ на твои мысли о чувстве вины. Вот о чем я думал, когда узнал, что «Робинзон» ушел в одиночку в Кабанью пущу. Единственно хочу, чтобы этот трагический список не пополнялся... Теперь мы должны жить и за них.

— Не могу представить, что кого-то из ребят уже нет в живых, что их не возвратить. Часто мечтал: класс соберется после войны и этой встречей сотрет все страшное, кровавое, что оставило в нас минувшее четырехлетие...

— Более разрушительной войны не было. Нужно сделать все, чтобы она стала последней. Чекисты выполняют часть этой работы: выбивают из схронов последышей войны.

— Думаю, Иван Николаевич, такой работы на наш век хватит. Сами же говорили, там, на Западе, потихоньку выползают из всех щелей недобитки. Враг номер один для них — Россия...

— Как ты сказал, Андрюша? «На наш век хватит такой работы»? А может, ты достаточно сделал по этой части для своих двадцати трех?

— Иван Николаевич, ваш предмет был для меня в школе самым любимым, и я всегда поражался, что история человечества — это чаще всего история войн. Наверное, никто не оспорит, что после американских атомных бомб мы вступили в очень опасную эпоху. Вы можете чувствовать себя спокойно? Нет! Почему я должен думать, что кто-то там, в отделении побеспокоится за нас, сделает все, чтобы наши люди жили спокойно. Каждый, кто ищет главное дело своей жизни, должен когда-нибудь сказать: кто, если не я?