Юрий Воложанин - Чертов мост

— ИХ ТАМ было немного, человек десять, — рассказывала Тася, — все больше пожилые, бородатые мужики, по обличью — кулачье. Есть и стройные, подтянутые, — это из недобитых; есть молодые, наподобие того мордастого, — это кулацкие сынки. Ну и Витюля — он у них вроде какое-то положение занимает, но побаивается главаря. Самого не было, он где-то промышляет с частью банды. С Витюлей мы знакомы еще со студенческих лет, даже немного дружили. Правда, после первого курса он учиться не стал: человек он разгульный и учеба не для него. Мне он, кажется, поверил. Да и как не поверить, ведь я продолжала учиться — он это знал, и документы у меня хорошие. Вот только мужики смотрели косо, с недоверием. Живут в шалашах, вооружены хорошо: винтовки, наганы, ножи. Много лошадей — видимо, у каждого своя. Место глухое. Табор находится за рекой, у подножья скалистой сопки, кругом непролазный лес. Сюда, в сторону Такши, обзор неплохой. Посты установлены только здесь, на подходе к табору, да еще один на дереве: там сделано гнездо, наподобие пожарной вышки. Вот и все, что удалось узнать на сегодняшний день.

— Тасенька, ты сделала очень много! До сегодняшнего дня мы об этом могли только мечтать, ты намного ускорила нашу работу! — с искренним восхищением сказал я.

— Рано нам радоваться, Феденька, — бандиты ведь целы-целехоньки и продолжают творить свои черные дела, — спокойно проговорила она.

Сердце мое тревожно-радостно сжалось: она назвала меня Феденькой: так называют близкого или любимого человека. Бывает, правда, у некоторых иногда привычка называть людей ласково, но у Таси этой привычки я не замечал. Может быть, это она на радостях? Видимо, так. И все-таки я спросил:

— Скажи, Тася, ты замужем?

Она лукаво посмотрела на меня и, улыбаясь, ответила:

— Да.

Я почему-то считал, что она не замужем, и, услышав ее ответ, ошеломленно замолчал. А Тася подошла, взяла меня за руку и шутливо сказала:

— Ты же сам знаешь, что я замужем: ведь мы с тобой муж и жена.

Я понял ее шутку. И вдруг на меня навалился смех, самый настоящий дурацкий смех. Я хохотал во всю глотку, а эхо откуда-то издалека доносило неясные клокочущие звуки. Тася озабоченно дернула меня за руку.

— Ты что это? Не забывай, где мы!

Я вытер слезы и огляделся вокруг.

— Прости, Тася, — давно не смеялся.

Потом мы шли молча.

Среди ночи, когда мы крепко спали, я услышал возню и крики людей на улице. Выглянув в крохотное оконце, увидел невдалеке зарево — горел чей-то дом. Тася тоже проснулась и, не вставая с постели, спросила:

— Что там, Федор?

— Горит дом, надо помочь тушить.

Я засобирался.

— Подожди, — удержала меня Тася. Она хотела еще что-то сказать, но в это время в дверь нашего домика сильно постучали. И я отчетливо услышал слова:

— Открывай, старый черт, а не то раскатим твою гнилушку!

— Сейчас, — ответил дребезжащим голосом дед и, шаркая, пошел в сенцы.

Я бросился к половице, где было спрятано наше оружие, но Тася каким-то чужим голосом приказала:

— Ложись ко мне и притворись пьяным!

Я юркнул в ее теплую постель. Мою она швырнула под кровать и легла рядом. Мне вдруг стало не по себе: стыд и в то же время жгучая затаенная радость возбуждали мое сознание, холодные струйки пота потекли из под мышек, во рту пересохло. Я впервые лежал с девушкой в постели... А голос незнакомца в соседней комнате спрашивал:

— А в той конуре у вас кто?

— Геологи... геологи у нас остановились.

— Какие там геологи? — спрашивал уже другой, визгливый го-лось.

— Обыкновенные, — дерзко отвечал дед.

Басистый голос пригрозил:

— Ну ты, старая рухлядь, покороче, а то... — он не договорил угрозы.

Визгливый голос раздался у самой двери:

— А ну, показывай!

Дверь открылась. Тася вскрикнула и села на кровати, прикрывая грудь одеялом.

— Что вам здесь надо?

— О-о! Какое прелестное создание, — протянул у двери бас. — А там кто?

Я неестественно громко храпел, отвернувшись к стенке, а сердце тревожно колотилось.

— Это мой муж, он пьян.

— А-а, — пробасили рядом.

А Тася продолжала возмущаться:

— И потом: почему вы врываетесь в чужое жилище, по какому такому праву? Я вот пожалуюсь на вас Виктору Лаврентьевичу.

— О-о! Да она заносится! — шутливо сказал бас, и серьезно спросил:

— Откуда вы знаете его?

— Он мой друг, мы с ним вместе учились.

В комнате на минуту воцарилась тишина.

— Ну-ну, — снова протянул бас.

Шаги направились к выходу.

— А может, это уполномоченные, — вдруг сказал визгливый.

Наступила пауза. Мне показалось, что бандиты вернулись в комнату. Сердце мое, начавшее было успокаиваться, вновь тревожно забилось. Я сжался и приготовился к прыжку. Девушка, кажется, угадала мою решимость и положила холодную ладонь мне на щеку.

— Ладно, Сеня, потом проверим, — проговорил бас.

Шаги удалились. Я облегченно вздохнул и повернулся на спину. Хотел встать, но Тася легонько потрогала меня за плечо: лежи. Дед закрыл задвижку в сенях и, прикрывая наши двери, пробурчал:

— Это Косой был, со своим прихвостнем.

Мы молча лежали, разговаривать не хотелось, мысли путались. Я жалел, что не увидел в лицо Косого, не разглядел этого бешеного и в то же время спокойно-корректного человека. А надо бы. Надо бы посмотреть на эту гадину, но не смог — Тася не дала этого сделать. Ох, Тася, Тася! Как же хорошо ты все предвидишь! Только теперь я понял, зачем она заставила меня притвориться пьяным: она рассчитывала, что бандиты не станут возиться с каким-то пьянчужкой, храпящим под боком жены, я в этом убедился: бандиты даже не пытались повернуть меня лицом и посмотреть.

Тело мое горело, но я боялся пошевелиться, боялся даже малейшим движением обидеть или побеспокоить Тасю. Не мог я и встать — раз она пожелала, чтобы я лежал, — значит, так надо, а зачем? Уснул я под утро тяжелым, кошмарным сном.

Мне приснилось, будто я лежу на стоге сена, светит солнце и вдруг мне на лицо полился дождик. Я хотел зарыться в сено, ухватился за пучок, а это... одеяло в руках, а надо мной стоит улыбающаяся Тася и брызгает в лицо холодной водой.

— Вставай, муженек, пора на работу. — И наклоняясь к самому уху: — А то всех бандитов проспишь.

На дворе ярко светило солнце, лучи его причудливыми бликами пробивались в комнату через маленькое оконце. На кухне покашливал дед, через щели нашей двери пробивался запах самосада. Бабка Устинья постукивала посудой, потрескивали лучины в самоваре.

— Встаю, отвернись.

Тася вышла к старикам.

За чаем дед сидел молча, насупившись, и смотрел в одну точку, куда-то выше окна. Бабка глубоко вздыхала.

— Появилась же проказа у нас, ядрена мышь! — вдруг прорвало деда. — Гады, собаки! Что же они здесь пиратничают? Все ищут активистов да палят домишки! Ефима-то к чему разорили? Ай-яй-яй, варнаки и только.