Анатолий Степанов - Поединок. Выпуск 13

Неистовая, с сипотой, команда по караулу, поместившемуся у парадного входа, — и Гайда как ветер врывается в приемную правителя...

Меня подмывает любопытство, и деревянным голосом я повторяю слова Колчака:

— Верховный правитель России приказали сообщить вашему высокопревосходительству, что оставление вами фронта в момент особо тяжелых операций по отводу наших войск в тыл он считает нарушением боевой дисциплины и приравнивает ваш поступок...

Гайда сильной рукой сжимает мой локоть. Я вижу, как на его нижней выпяченной губе пузырьками накапливается слюна, в горле его клокочет животный рык и вот-вот грянет мне прямо в ухо.

Невольно сам повышаю голос:

— ...приравнивает ваш поступок дезертирству...

Гайда отскакивает от меня, хочет что-то сказать седому генералу, но молча отбегает в угол и оттуда кричит:

— Я требую! Мы требуем! Я требую!

Скандал полный. При его имени Колчак зеленеет, ломает карандаши (этого с ним прежде не случалось)... Гайда обвиняется в большевизме, и у меня лежит приказ об его аресте, но он давно выехал из Омска.

В дежурке вертится корреспондент РТА — во всем заграничном, с вечным пером, но воняет от него так же скверно, как от жандарма Дудкина. Сегодня в газетах:

«В высшем командовании армии произошли некоторые перемещения. Начальник штаба верховного главнокомандующего генерального штаба генерал-майор Лебедев получает новое назначение. Главнокомандующий фронтом генерал-лейтенант Гайда получает отпуск и уезжает на восток для отдыха...

Главный начальник военных сообщений генерал-майор Касаткин увольняется от занимаемой должности.

Начальником штаба верховного главнокомандующего назначается генерал-лейтенант Дидерикс, с возложением на него временно исполнения обязанностей главнокомандующего Восточным фронтом».

В гранках, присланных нам «для сведения», вычеркнуто синим сообщение об отъезде генерала Дутова на ликвидацию забастовки Китайско-Восточной железной дороги. Берет тревога, — узнал, что Ваня там. Его мать — Прасковья Лутошина — после гибели мужа пристроилась в стрелочницы. Видел ее у будки на путях, когда ходил осматривать вагон верховного правителя. Петр арестован, сидит в комендантской казарме. Условия мне известны, — подвал без света, вода для умыванья и для питья из лужи со двора, куда выпускают арестантов за нуждой. Стойкость и простота в горе Прасковьи Лутошиной изумляют, она не окаменела, наоборот, — напрягла весь остаток сил, но замолчала, и если говорит, то слова ее тяжелы и холодны, как куски стали.

Каждый день по нескольку приказов и воззваний. Спешно привлечен к ставке правителя генерал Пепеляев, — слывет за оратора и демократа, красно и со слезой пишет. Бегает в военное министерство к машинисткам со своими сочинениями и напевает им фистулой романс Чайковского:

Наконец-то разродился:

«Граждане. Настал грозный час военных событий.

Большевистские деятели, во главе с Лениным, напрягают последние усилия и поставили все на карту, чтобы прорвать железное кольцо народных армий, окруживших Россию.

Красными использовано все, что можно. Они усиленно развили агитацию, разбрасывая миллионами листы с самыми льстивыми, гнусными обещаниями.

В армии у них введен суровый террор, и каждому комиссару дано право убивать солдат за малейший проступок.

В занимаемых ими местах они немедленно мобилизуют все мужское население, ставя его под ружье, забирают все припасы, лошадей, коров, хлеб.

В самой советской России страшный голод, грабежи, своеволие, убийства.

Отдельные отряды мадьяр, китайцев и латышей служат главной опорой большевиков как в тылу, так и на фронте.

Наша армия, ведя неустанно и бессменно войну, не выдержала и отошла, отдав снова в руки врага сотни тысяч граждан на грабеж и разорение.

От имени умирающих за святое дело свободы и равенства я обращаюсь к населению:

Все на борьбу с врагом.

Без всяких различий веры, положения, состояния, — каждый должен помочь всем, чем может.

Идите добровольцами, кто может.

Я обращаюсь к земству:

Призовите население к борьбе с врагом, попирающим все права народа.

Я обращаюсь к духовенству:

Призовите народ к борьбе за веру, за святыни русские.

Я обращаюсь к крестьянам:

Встаньте на борьбу за разграбленные села ваши, за Учредительное собрание, за землю и волю.

Я обращаюсь к рабочим:

Не верьте темным слухам, которые злоумышленники распускают среди вас, и встаньте на борьбу с красным злом, по примеру героев воткинцев и ижевцев.

Я обращаюсь ко всем партиям:

Отбросьте партийные споры и разногласия, единая родина, великая и нераздельная свободная Россия — вот лозунг, который должен объединить всех.

Мы, сибиряки, не можем допустить и никогда не допустим гибели родины. Враг будет разбит, но мы ждем помощи от всего народа...

За свободный труд, за землю и волю, за Учредительное собрание вперед!»

— Кого суды прет?

В слякотной ночной мгле двора комендантских казарм ничего не разбираю.

— Адъютант верховного правителя...

— Покажь пропуск их благородия есаула... (На меня лезет борода и хлюпящий нос казака.) Чего еще тута?..

Сую ему бумажку, он мнет и тыкает:

— В кабак это пропуск хорошай...

(Запихал кредитку под картуз и опять нагло захлюпал носом.)

— Пропуск забыл... неважно... — Я смело шагаю ко входу в казарменный флигель. Знаю, что подвал там. Казак хватает меня за рукав, и это спасает мое положение. Я кричу (проверив на себе, что ночной долгий шепот всегда подозрительнее крика): — Как смеешь, офицера!

— Кого?..

Казак еще что-то бормочет и уже не препятствует мне, идет вслед до дверей и в коридор. Там я громко ему шепчу:

— Адмирал Колчак велел проверить, на месте ли арестант Петр Лутошин... Понимаешь?.. (Казак сопит.) И если он по заговору с генералом Гайдой бежал, то, понимаешь, что я должен сделать?.. Понимаешь? Отопри сейчас же!

Заметив лестницу вниз, иду туда. Казак сопит около двери и трет об нее локтем, отыскивая ощупью замочную скважину, бормочет:

— Стало-ть, бывали здеся...

Где-то капает и под ногами чавкает вода. В открытую дверь лезет крепкое зловонье, кто-то начинает стонать, как в степи колесо.

— Петра Лутошин, тебе поверка...

Не помню, как пришло в голову:

— Ты что ж там! Это тебе не у матери Прасковьи сидеть. Смотри у меня!

— Сиживал и с братом Иваном...

Казак засопел и рявкнул:

— Как ты можешь их благородию!..

Но дело сделано: записка соскользнула в холодную ладонь Петра:

«Заяви, что согласен только лично рассказать мне о своей причастности к заговору генерала Гайды».

Я крикнул: «На замок!» — и поспешил уйти.