Александр Шейнин - Полынов уходит из прошлого

— Причем, нам нужно не просто заботиться о стариках, — заметил Полынов, — немощных и бездеятельных, которым и существование в конце концов не в радость, а стремиться к тому, чтобы люди и в восемьдесят и в сто лет могли заниматься общественно полезным трудом, — единственным, что может по-настоящему принести радость бытия.

Жить — значит трудиться! Я возьму на себя смелость утверждать, что существующий закон о пенсиях в нашей стране, сам по себе необычайно гуманный и благородный, дающий человеку в старости средства для существования, не сегодня, так завтра, через несколько лет будет пересмотрен по просьбе самих пенсионеров, многие из которых еще полны сил и здоровья, я подчеркиваю, здоровья, для того, чтобы заниматься не только общественной деятельностью, но и продолжать работать по своей профессии и призванию. Хотим мы или нет, но, лишая их этого, мы наносим им моральную травму, позволяем смириться с мыслью о старости.

Еще великий русский физиолог Иван Петрович Павлов подметил одно удивительное свойство, которое он назвал устойчивостью стереотипа.

«Какой-нибудь старичок-чиновник, — говорил он, — привык изо дня в день выполнять одну и ту же работу и за своим несложным делом непрерывно работает лет до 70. Вот он тянет и тянет эту лямку — и ничего. Но стоит ему выйти в отставку или перейти на другое место и тем нарушить свой жизненный стереотип, как организм оказывается несостоятельным, и старичок через полгода погибает».

Правда, теперь подобные явления наблюдаются значительно реже, чем во времена, о которых писал Павлов. Пенсионеры, как красноречиво свидетельствует статистика, живут и здравствуют; и объясняется это тем, что человек, даже уйдя с работы, не чувствует своего одиночества и заброшенности. Но не считаться с жизненным стереотипом нельзя. Поэтому человек, достигший пенсионного возраста, волен сам, но обязательно посоветовавшись с врачом, выбрать: или продолжать трудиться на избранном поприще, или, если его организм изношен, уйти на отдых.

Старый царицынский врач остановился на жизненном ритме и режиме питания.

И в заключение вдохновенно сказал:

— Я сравнительно молодой гражданин моей новой прекрасной Родины. Но то, что я уже узнал, дает право утверждать: все, что в ней делается — делается во имя человека и для него. И когда я говорю, что человек должен жить долго, — то это не бесплодные мечтания, а реальная сущность наших дней.

Это было сказано с такой уверенностью, что весь зал принялся рукоплескать. Михаил, Лена, Крюков, Павел, Нина окружили Полынова, поздравляя его с прекрасным выступлением. Незнакомые пожимали ему руки. А он смущенно стоял, окруженный друзьями.

Внезапно люди расступились. К Полынову шел Кмаве Лумбонго. Он обнял врача и крепко расцеловал.

— Я обязан вам жизнью, — тихо проговорил Лумбонго по-русски... — Мой молодой друг, — он кивнул в сторону стоявшего рядом негра, — который имеет счастье учиться в Москве, рассказал, что вы для меня сделали... Я бы пригласил вас к себе, но знаю, что родина для человека, как воздух для птицы и море для рыбы... Примите мою благодарность...

Для окружающих в этих словах не все было понятно. Они еще не знали, что в старой заброшенной алмазной шахте, которая досталась Полынову по наследству и которую обманом и насилием хотели приобрести колонизаторы, прятался от полицейских ищеек Кмаве Лумбонго. Именно об этом поведал старому врачу в весенний вечер молодой негр, член прогрессивной организации, борющейся за свободу Африки.

Нам осталось досказать немногое...

В один ясный ноябрьский день на перрон Волгоградского вокзала сошел наш старый знакомый, Александр Иванович Полынов. Врачи посоветовали ему отправиться на юг, чтобы подлечить здоровье, но он прежде решил побывать в родном городе, откуда тайком бежал более сорока лет назад.

Нет, он никогда не знал и никогда не видел этого удивительного города.

Светило солнце, яркое, но не жаркое, заливая потоками света центральную площадь с величественным монументом, оживленные улицы, еще не скинувшие свой пышный зеленый наряд, набережную, одетую в гранит и камень.

Куда-то спешили прохожие, проносились автомобили, шурша шинами по асфальту, а он медленно шел из улицы в улицу и думал о чем-то своем, одному ему известном.

Потом старый врач вышел к Волге... Серебрилась вода под солнцем, трехпалубные белоснежные красавцы толпились у пристани, синий горизонт сливался со светлыми просторами реки, изрезанной вдоль и поперек тяжеловесными буксирами, легкими, похожими на птиц, трамвайчиками.

Он ничего не узнавал, и, наверное, надо было радоваться тем разительным переменам, которые кругом произошли.

А по его крупному, хорошо сохранившемуся лицу почему-то медленно катились крупные, как звезды, слезы...