Том Харпер - Книга тайн

Ник вышел из программы. Голова начинала болеть. Он порылся в сумке — нашел там десять центов, но таблеток не было. В квартире у него оставались таблетки, но он сомневался, что Ройс пустит его еще раз на место преступления. Он даже представлял себе этот разговор. «У вас привычка к таблеткам? Вы продавали наркотики мисс Локхарт? Почему вы держите ее фотографию у себя на столе, если — по вашему собственному признанию — вы с ней расстались полгода назад?»

Фотография. Он открыл новую папку на экране. В реальном мире она была бы покрыта пылью и пожелтела по краям, возможно, на ней было бы несколько слезных подтеков. Но в цифровом царстве это была одна из дюжины идентичных иконок, такая же свежая и безупречная, как и в тот день, когда он ее создал. Внутри лежало десятка два фотографий, выстроенных в идеально ровные ряды, словно бабочки, приколотые иголками, — все, что у него осталось от Джиллиан. Для женщины, которая может познакомиться с мужчиной в пустом вагоне поезда, она была на удивление застенчивой, оказываясь перед объективом фотоаппарата. Он нажал кнопку «слайд-шоу», и фотографии стали сменять одна другую. Шесть месяцев его жизни пробежали на экране менее чем за минуту.

Фотография, сделанная в его комнате, была из последних. Он точно помнил, когда сделал ее. Он вышел запереть дверь на задвижку, а когда вернулся в спальню, Джиллиан лежала, свернувшись калачиком на кровати, в одной старой университетской футболке, которой она пользовалась как ночнушкой. Это было не то чтобы совсем необычно, но что-то в этом зрелище захватило его — низкий свет от прикроватной лампы и тень между ее ног там, где футболка задралась, холмики ее грудей под порванным клинообразным вырезом на шее, каштановые волосы, спутавшиеся на подушке. Все было просто идеально: красивая, притягательная, принадлежащая ему. Он схватил камеру с полки и сфотографировал ее, прежде чем она успела возразить. Потом он напечатал фотографию и вставил в рамочку. Джиллиан, конечно, протестовала, но он не послушался. Он впервые чувствовал себя настолько уверенно, что выставил напоказ доказательство их отношений. И еще он испытывал гордость собственника.

Вскоре после этого их отношения закончились.

Но теперь, впервые за несколько месяцев ему было все равно. Он смотрел на фотографию и почти не видел Джиллиан. Он увеличил картинку, поместив в центр футболку. Темно-синий щит заполнил экран, футболку на груди Джиллиан пересекало одно-единственное слово: БРАУН. [17] Brown (англ.) в значении «коричневый, бурый». За буквами виднелся громадный бурый медведь, обхвативший щит огромными лапами.

В книжном магазине имелось соединение с Интернетом, но оно было отключено. Ник подбежал к лестнице и прочитал указатель: «ОБРАЗОВАНИЕ И РАБОТА: ПОДВАЛЬНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ». Он спустился лифтом. Внизу почти никого не было: люди, возвращавшиеся с рождественских каникул, еще не успели вспомнить, что не выносят своей работы.

Он нашел искомое в тупиковом проходе в самой задней части магазина в книге Дж. Б. Морфорда «Лига плюща [18] Лига плюща — ассоциация восьми старейших привилегированных учебных заведений на северо-востоке США, включающая Гарвард и Йель. изнутри». Он листал страницы с фотографиями готических галерей и блондинок со слишком идеальными зубами, сжимающих томики Шекспира. Долго искать ему не пришлось.

Брауновский университет

Число студентов — 7740 (приблизительно)

Талисман: медведь Бруно

Он присел на серую скамеечку с прорезиненным верхом, пристроил у себя на коленях ноутбук, посмотрел — нет ли кого поблизости. Программа «Криптик» открылась мгновенно. Ник кликнул по картинке.

Введите пароль:

бруно

Пароль неверный

Введите пароль:

Бруно

Пароль принят

Париж, 1433 г.

Я проснулся на голых камнях. Кожа у меня была влажная и холодная, все тело одеревенело. Я был голый, если не считать короткой повязки на поясе. Голова болела, а когда я открыл глаза, то тут же скривился от резкого зимнего света.

Я с трудом поднялся. Не увидев нигде своей одежды, стащил со стены занавеску и накинул себе на плечи. Я босой шел по пустому дому, и занавеска тащилась за мной по полу, оставляя широкий след в пыли. Дойдя до двери в башню, я остановился. Боль в голове еще усилилась. Я знал, что увижу за дверью.

И все же я не подозревал, насколько ухудшилось состояние башни за эти последние безумные недели. Все было в грязи. Черный осадок кристаллизовался в кувшинах, которые я не мыл; то, что оставалось после неудачных экспериментов, превратилось в сгустки. Стол местами был покрыт затвердевшим птичьим пометом. На полу перед остывшей печью лежал разбитый яйцеобразный тигель. Осколки стекла посверкивали, как части разбитой короны, рядом валялся меч.

Я услышал звук у двери и повернулся в ту сторону. Там стоял Тристан в коричневом плаще с полным бокалом вина в руке. Синие круги очерчивали его глаза. Я ждал, что сейчас он возьмет меч и снесет мне голову, как Ирод на картине. И отчасти я был бы рад этому.

Он посмотрел на кусок застывшего металла среди разбитого стекла. Тускло-серый, почти ничем не отличающийся от свинца, которым мы первоначально наполнили сосуд. От порошка, над получением которого я трудился столько времени, не осталось и следа.

Мы потерпели неудачу.

С утра и до вечера я приводил в порядок лабораторию. Очистил колосник в печи. Наполнил бочку водой и отскреб от грязи все чаши и сосуды, к которым прикасался. От холодной воды голова у меня разболелась еще сильнее, но я заставлял себя работать, пока не вычистил все. Потом вышел во двор и облил себя водой из ведра. Разложил по местам инструменты, поместил остатки материалов в кувшины и короба. Других дел здесь для меня не находилось. Этот день был ужасен — пустое пространство между нестыкующимися фрагментами моей жизни. Остаться у Тристана я не мог. Но и пойти мне было некуда.

Тем вечером в дом пришли играть в карты трое друзей Тристана. Он затопил камин в холле и принес бочонок вина. В обычной ситуации я бы избегал их, заперся бы у себя в башне, но в ту ночь не мог укрыться там. И в другой части дома прятаться мне не хотелось. Окружающий мир, который я снова начал воспринимать, ужасал меня.

Мне нечего было сказать друзьям Тристана. Насколько я понимал, все они были отпрысками из более или менее аристократических семей, юные бездельники, не имеющие другой цели в жизни, кроме проматывания наследства, пока их братья не вступят в права собственности. Я помалкивал, сосредоточиваясь на картах. Не на игре — я старался поменьше рисковать, хотя и на это средств у меня не было, и каждый раз, когда я делал ставку, мне приходилось выносить издевательские крики: «Подайте! Подайте!» Но меня очаровали сами карты. Они были прекрасны: невообразимая коллекция птиц, животных, цветов и людей, проходивших через мои руки в свете горящих дров. Я почувствовал, как в пепле моей души начинают теплиться новые угли. Два раза я проигрывал, хотя мог бы выиграть, и происходило это потому, что я задерживал у себя на руках карты, которые хотел разглядеть получше. Существа на картах были изображены с немалым искусством, я вглядывался в изящные линии, такие четкие, словно силуэты были вырезаны из бумаги. Они напомнили мне фигуры, которые я гравировал на золоте в мастерской Конрада Шмидта.