Алексей Сережкин - Ученик

Когда совсем стемнело, и она стала ежиться от холода, они вновь оказались около ее подъезда. Они молча постояли еще несколько минут, и она, виновато улыбнувшись, сказала:

— Мне пора, — и опять протянула ему свою руку. Он аккуратно пожал ее и, набравшись смелости, задержал в своей руке, прислушиваясь к незнакомым ощущениям. Она не отняла ее.

Они еще немного постояли, и он нехотя выпустил ее руку: — Да, тебе пора.

— Да, мне пора, — повторила она за ним и помахала ему рукой. — До встречи, — и неожиданно назвала по имени.

Он невольно вздрогнул и посмотрел ей в глаза: — До встречи.

Внезапно ему стало тревожно, и он тоже поежился. Было уже совсем темно, когда она простучала каблуками по лестнице. Он постоял еще немного около подъезда и медленно пошел домой.

Это был длинный, очень длинный день, и только сейчас он почувствовал, насколько устал.

До первого сентября оставалось всего три дня.

Только тогда, когда он лег спать, он понял, что забыл узнать ее номер телефона и не спросил, в какой квартире она живет.

Впервые за все время тренировок утренние занятия прошли как-то скомканно и расслабленно. Он не мог сосредоточиться на ударах, концентрация на том, чем он занимался, была практически нулевой.

Он уже начал потихоньку подходить к чистой и мощной технике, его удары становились все более и более «правильными» — а он уже начал ощущать правильность и неправильность того, что он делал и «на лету» корректировал и исправлял свои ошибки. Это знание было интуитивным, на уровне ощущений, едва ли он смог бы описать словами различия между «правильным» и «неправильным» ударом. Особенно быстро он прогрессировал тогда, когда у него получалось полностью сосредоточиться и отключиться от любых внешних раздражителей, стать одновременно и непосредственным участником и отстраненным наблюдателем.

Но этим утром все было не так. Его мысли были заняты совсем не тем, чем он занимался, и все его удары были даже не неправильными, а просто никакими, как будто он вернулся в самые первые дни занятий. Нанеся очередной удар, он ощутил, что неправильно поставленное запястье заныло от боли, и с видимым облегчением решил прерваться.

— Ничего, перенесу на день. А может и на вечер, — пробормотал он чуть слышно и с трудно скрываемой радостью и облегчением отправился одеваться.

Впервые за долгое время он обратил внимание на то, что он носит. Майки и футболки, в которых он занимался, оказались застиранными и штопаными, местами попадались немного поблекшие, но очевидно неустранимые пятна крови, и он удивился тому, что надеть было практически нечего.

Его взгляд упал на рубашки, и он с трудом выбрал себе одну из них, удивившись тому, что рукава оказались короткими, а в плечах рубашка ощутимо жала. Мысль о том, а что же он наденет в школу, внезапно вытеснила все остальные.

Все эти дни, складывавшиеся в недели и месяцы, он как будто плыл по бурному и стремительному течению, которое не позволяло ему отвлекаться на мелкое и несущественное, ритм жизни ускорился и стал таким, каким никогда не был до сих пор.

И вдруг он внезапно остановился, как будто ударившись грудью о стену, и ощутил, что все как-то неуловимо изменилось, какие-то мелочи, на которых не останавливался его взгляд, заставили всмотреться в них, что-то, к чему он так привык, вдруг стало немножко другим.

Он подошел к зеркалу и посмотрел на себя. Рубашка была мала в плечах и ощутимо жала еще и в подмышках. Он ради интереса постарался застегнуть ее на все пуговицы, но самую верхнюю не смог застегнуть, как ни старался. Воротник оказался узким и давил на шею, он даже подумал на мгновение, что это не его рубашка. Но это была безо всяких сомнений его рубашка.

Он беспомощно заозирался, и вдруг его взгляд упал на дверной косяк, на котором папа периодически отмечал его рост. Рядом с этими черточками всегда ставилась дата, и он удивился, увидев, что за это лето не добавилось ни одной черточки, хотя раньше они густо-густо шли одна за другой с интервалом когда в месяц, а когда и в три недели, особенно прошлым летом, тогда папа почему-то счел, что летом он должен расти особенно быстро.

Он прижался спиной и затылком к прохладному косяку и приложил ладонь к голове. Вывернувшись из-под руки и стараясь не оторвать ладонь от двери, он посмотрел на косяк и не поверил своим глазам.

— Ничего себе, — не удержавшись, присвистнул он вслух. «Наверное, все дело в турнике», — подумал он и подозрительно взглянул наверх, в сторону хоккейной палки. Висеть на турнике сегодня не хотелось совершенно, и он решил перенести и это занятие на потом. В какой-то момент, несмотря на все его импровизации, эти занятия стали занимать слишком уж много времени, а он уже не знал, чем еще можно их разнообразить. Полуразгибания рук туда-сюда хоть и утомляли руки сильней обычного висения, но практической пользы от упражнения он уже не видел, и оно начинало казаться ему бессмысленным.

И все же он твердо знал, что он будет продолжать занятия, потому что так было нужно. «По-крайней мере до тех пор, пока не кончатся газеты», — говорил он сам себе. Что он станет делать, когда они кончатся, он не знал, да и не хотел знать.

Он выскочил из подъезда и направился к ее дому. В рубашке было неудобно, но он не смог заставить себя надеть одну из привычных футболок. Тренировочные штаны он сменил на брюки, в которых было слегка некомфортно, но по сравнению с неудобством рубашки это было терпимо.

Мысль о том, что он не знает номера ее квартиры, опять вернулась и заставила его ускорить шаг. Вчера ему казалось, что они опять с легкостью встретятся, потому что иначе просто не может быть, но сейчас он вдруг испугался, что Таня успеет куда-нибудь уйти или уехать и они обязательно разминутся на какие-то мгновения, поэтому старался пораньше оказаться около ее дома.

Его худшие опасения оправдались. Минуты складывались в часы, но она не появлялась. Не показывался и младший брат Артем, в подъезд входили и выходили какие-то люди, и он от скуки начинал гадать о том, не ее ли это родственники, потом ему надоело сидеть на лавочке и он начал ходить кругами по двору, стараясь не выпускать из вида подъездную дверь.

Ему не было скучно. Он раз за разом прокручивал в голове вчерашний день и их встречу, то, как она встряхивала свои волосами, вспоминал ее улыбку и ямочки на щеках.

Потом он машинально отправился обратно на лавочку и вдруг вспомнил, как они сидели рядом, и ей на ногу приземлилась божья коровка, и он машинально протянул руку, чтобы смахнуть ее и случайно прикоснулся к ее колену.

Тогда он смутился и покраснел, а она засмеялась, и это был какой-то теплый и домашний смех и он, покраснев, тоже засмеялся в ответ, хотя смущение еще не прошло.