Борис Мариан - Ночной звонок

Двадцатое августа 1982 года — обычный рабочий день. Но необычно оживленно на всех девяти этажах здания научно-исследовательского института. В холлах, коридорах, на лестничных площадках — всюду можно было увидеть группки радостно возбужденных сотрудников, и всюду обсуждалась одна и та же тема: как повеселее и поинтереснее провести сегодняшний вечер — вечер пятницы — и куда поехать на субботу и воскресенье. Дело в том, что находящийся в Москве главк, в ведении которого состоял институт, после длительных проволочек дал наконец «добро» на выплату прогрессивки за первый квартал. А тут как раз подоспел срок и за второй квартал получать прогрессивку. Да еще и аванс за август. Словом, разговоры велись оживленные.

Любовь Николаевна Гонца, или просто Любочка, как называли ее в институте, больше всего на свете любила сына Алешу и два числа каждого месяца — пятое и двадцатое. В эти дни ее, институтскую кассиршу, переполняло ощущение собственной значимости, распирало чувство гордости. В эти дни она была самым популярным человеком в многосотенном коллективе НИИ. Буквально все — от отягощенных маститыми бородами и учеными степенями начальников отделов и лабораторий до безусых длинных и тощих лаборантов упорно думали в эти дни о Любочке. Ну а уж сегодня, когда каждому предстояли весьма существенные получения — тем более! Всеобщая подчеркнутая предупредительность, всеобщее внимание проливали на Любочкину душу нежнейший бальзам. Даже женщины, обычно критически относящиеся к Любочкиной кокетливой внешности, к ее легкомысленным нарядам, к ее молодому обаянию, и те встречали и провожали ее в коридорах института приветливо-заискивающими улыбками. А в коридорах Любочка появлялась сегодня чаще обычного. С девяти утра, с начала рабочего дня, она успела уже несколько раз продефилировать со своего седьмого этажа на пятый, где размещалась дирекция, и обратно. Вот и сейчас поднимается она к себе, громко постукивая каблучками по пластику учрежденческой лестницы, и просматривает на ходу банковские документы, только что подписанные директором института. Это занятие не мешает ей радушно, но несколько свысока отвечать на приветствия сотрудников — встречных и обгоняющих.

Поднявшись на седьмой этаж, Любочка прошла по длинному коридору и в самом его конце свернула в крохотный коридорчик — аппендикс, куда выходили всего две двери.

Первая, всегда запертая, вела налево, на лестницу запасного выхода, а вторая — массивная, обитая листовым железом, — прямо, в помещение кассы. Эта вторая дверь запиралась на два внутренних замка, а на косяке и на железной обивке светлели две соединенные тонкой бечевкой пластилиновые блямбы с оттиском Любочкиной личной печати. Посередине двери белела табличка:

ВЫДАЧА ДЕНЕГ ОБЩЕСТВЕННЫМ КАССИРАМ 14.00—15.30

ВЫДАЧА ДЕНЕГ СОТРУДНИКАМ 16.00—18.00

Любочка сорвала бечевку с блямбы на двери, ключами из связки, висящей у нее на мизинце, отперла сначала один, потом другой замок и только собралась открыть дверь, как услышала за спиной:

— Люб!.. Погоди!..

Любочка обернулась. К ней подходил тощий, невзрачный человек небольшого роста и неопределенного возраста. Плохо выбритое одутловатое лицо нездорового землистого цвета, увлажненные белки глаз в кровяных прожилках, мятые с пузырями на коленях брюки, грязноватая клетчатая рубаха навыпуск с оторванной на груди пуговицей — все это наводило на мысль о застарелом алкоголизме.

— Миша? — удивленно подняла брови Любочка. — Чего тебе? Говори быстрее, некогда мне!

— Сегодня получка. Так ты дай мне пятерочку авансом.

— Не будет тебе, Миша, пятерочки. Во-первых, я еще денег не привозила, а во-вторых, твоей фамилии и в ведомости нет…

— Это как то есть нет? — встревожился Миша.

— Забыл уже? Решение месткома и приказ директора. Тебе, как горькому пьянице, денег на руки не выдавать… Твою зарплату и прогрессивку я еще вчера на Надюшину сберкнижку перечислила.

— Права такого не имеешь!

— Имею, Мишенька, имею…

И Любочка, быстренько проскользнув в дверь, закрыла ее перед Мишиным носом.

Миша забарабанил в дверь кулаками:

— Открой, стерва!

Довольно-таки просторная комната, куда вошла Любочка, разделялась дощатой перегородкой на две неравные части — бо́льшую для посетителей и меньшую, где стоит рабочий стол кассира и вделан в стену сейф. В перегородке — дверь, тоже опечатанная, и кассовое окошко, закрытое фанерной задвижкой.

Любочка отперла дверь в перегородке третьим ключом из связки, вошла к себе, заперлась и принялась перелистывать денежную документацию.

А в коридорчике-аппендиксе бушевал Миша:

— Рабочего человека зарплаты лишать, паскуда?!. Ну подожди, я тебе устрою веселую жизнь! Всю твою кассу уведу с почерка!.. Гад буду — уведу!.. Мишу не знаешь?!

В большом коридоре собрались уже привлеченные шумом сотрудники, главным образом женщины. Слышались голоса насчет милиции. Подойти к разошедшемуся Мише никто не решался. А он, ни на кого не обращая внимания, молотил кулаками по железной обивке.

Но вот кто-то положил ему на плечо тяжелую ладонь:

— Брось, Миша. Побереги нервишки, И свои и чужие…

Миша оглянулся. За его спиной, возвышаясь над ним на целую голову, стоял дородный толстощекий мужчина и приветливо улыбался:

— Ну рассказывай, чего бушуешь?

— Дык обидно ведь, Владим Сергеич?.. Попросил у Любки пятерку авансом, а она… Тебе, говорит, вообще ничего не полагается!

— И ты из-за этой ерунды такой шум поднял? Стоит ли? Да заходи ко мне после получки, я тебе хоть целую десятку дам!

Сотрудники, видя, что спектакль окончен, стали расходиться.

— Не. После получки я где хошь достану. Да в военкомат меня вызывают. К двенадцати тридцати…

— Что же мне с тобой делать?.. — Владимир Сергеевич порылся в карманах, выгреб смятую рублевку, мелочь. — Вот рубля два у меня наберется…

У Миши вожделенно разгорелись глаза.

— Так ведь пообедать надо, — продолжал Владимир Сергеевич.

Лицо Миши разочарованно вытянулось. Владимир Сергеевич взглянул на него с сочувствием:

— Ладно, не тушуйся. Что-нибудь придумаем…

На Мишином лице снова отразилась надежда.

— Попробуем… — И Владимир Сергеевич выстучал потихоньку по двери костяшками пальцев: тра-та-та-та… та-та. А Мише сказал: