Том Эгеланн - Евангелие Люцифера

Моник взяла с собой много багажа. Я хочу сказать — очень много багажа. Она производила впечатление дамы, которая будет приглашена на торжественные обеды, рок-концерты, карнавалы и пижамные вечеринки и поэтому должна иметь с собой все, что нужно для каждого случая. Любая женщина хочет хорошо выглядеть, но, когда продолжительность поездки заранее не известна, знает, что обуви, косметики и парфюмерии надо брать по минимуму. В Болле места совсем немного, к счастью, в ней есть заднее сиденье. Туда-то я и сложил резервный запас чемоданов, больших и маленьких сумок и пакетов Моник. Под всей этой кучей прятался мой чемодан. В нем были смена одежды, туалетная сумочка с зубной пастой, зубной щеткой, дезодорантом и пачкой давно просроченных презервативов.

На автозаправке под Антверпеном мы заказали кофе и багеты. Сидели за пластиковыми столами в окружении семейств с кричащими детьми и пузатых шоферов-дальнобойщиков. Мы привлекли внимание. Моник имела вид очаровательной супруги изысканного посла. Я же тянул не больше чем на лакея этого самого посла. Сбежавшего с легкомысленной супругой своего господина.

Моник открыла маленький блокнот, который был ее горлом и голосом. «Waarom een auto?» — написала она, беззвучно засмеялась, зачеркнула написанное и продолжила: «Почему автомобиль? Почему не самолет?»

— Потому что они контролируют списки пассажиров!

Мой ответ прозвучал как откровенная паранойя. Я услышал это сам. Моник не стала уточнять. Она понимающе кивнула — как будто сама принимала участие в этой игре или была частью моего безумия — и смахнула что-то прилипшее к верхней губе.

Мы прибыли в Париж к вечеру и получили два последних остававшихся свободными номера в затрапезной гостинице в Клиши. Я поставил машину между черным «БМВ» и «мерседесом» цвета мокрого асфальта. Моя Болла розовенькая с черными пятнышками.

Приняв душ и отдохнув, мы встретились у стойки регистрации. Моник воспользовалась своей косметикой. Щеки и лоб напудрены, глаза и губы подкрашены, словно она боялась забыть, как она, вообще-то, выглядит. Фигурой в поблескивающем серебристом платье и прической она напоминала какую-то кинозвезду, имя которой я забыл.

— Я не знал, что ты выслала своих фрейлин вперед, — сказал я.

Она улыбнулась.

— Хорошо выглядишь! — Я слегка подтолкнул ее.

Она источала потрясающий аромат. Улыбка и взгляд говорили о чем-то игривом.

Мы прогулялись до ближайшей пиццерии и получили столик на двоих с видом на главную улицу. Когда официант спросил, не сделали ли мы свой выбор, Моник заказала каннеллони с мясной начинкой, а я — спагетти с тушеными овощами. Я — вегетарианец. Официант порекомендовал нам прекрасное красное вино. Вернулся с бутылкой и налил. Моник и я подняли бокалы. Ее волосы мерцали в неярком освещении пиццерии.

— Можно один личный вопрос? — спросил я.

Она склонила голову набок и кивнула.

— Как ты стала немой?

«Een spin!» — написала она. Потом удивленно посмотрела на нидерландское слово. «Извини. Паук. Ядовитый паук. Мраморная вдова. Обычно безопасный паук. Мне четыре года. Укусил. Аллергическая реакция. Была в коме. Очнулась немой. Голоса нет».

— Ой-ой!

Я не люблю об этом говорить. Но я всегда боялся пауков. Знаю, что это звучит смешно. Моя боязнь высоты и намеки на клаустрофобию хотя бы как-то можно объяснить. Но пауки? Если мне нужно что-то взять в подвале, и я вижу, как пугливый паук посматривает на меня из своей уютной паутины, как он, мохнатый, спускается по ниточке на пол и исчезает под диваном, то мой с трудом завоеванный контроль над собой начисто исчезает.

Она написала: «О чем ты думаешь?»

— О пауках.

«Твоя очередь. Как становятся альбиносами?»

— Это легко. Надо такими родиться.

Она беззвучно рассмеялась. Потом написала: «И из-за чего такими рождаются?»

— Генетический дефект. В теле нет пигментов. Во всяком случае, достаточного количества.

Она положила свою золотистую руку рядом с моей бледной. Я не понял почему. Потом до меня дошло. Она хотела сравнить. Пальцы ее были длинными и узкими. Как пальцы пианиста или виолончелиста. На нескольких пальцах изумительной красоты кольца. Заостренные ногти покрыты красным лаком. Я вообразил, какое ощущение должно быть у того, кого по спине царапают эти ногти.

«Получила. От мамы», — написала она в блокноте. Я подумал, что она пишет про ногти. Увидев, что я не понял, она добавила: «Кольца!»

— Кольца очень красивые.

«Почему ты смотришь на мои ногти?»

Эта ее тревожащая полуулыбка.

— Ногти тоже очень красивые.

Эх, Бьорн, покоритель сердец! Когда она встретила мой взгляд, мне показалось, что она прочитала мои мысли и увидела, очень ненадолго, то же, что я: острые ногти оставляют красные полосы на моей белой как мел спине. Она улыбнулась. Я покраснел. Я отвернулся и стал глядеть на проезжавшие автомобили. В отражении на оконном стекле обнаружил, что Моник рассматривает меня. Когда наши взгляды встретились, она отвернулась.

Я очень легко увлекаюсь женщинами старше меня. Не спрашивайте почему. Не теми, что поддались возрасту и процессу старения, а теми, кто еще помнит, каково быть молодой женщиной. Моник была такой. Чувственное соединение зрелости и молодости, опытной женщины и неиспорченной девушки. Это видно по взгляду. В глазах блестит что-то бунтующее и игривое.

— Тебе не дашь больше тридцати, — сказал я.

Она сжала мою руку.

— Это правда!

«Ты флиртуешь?» — написала она. И кокетливо нарисовала маленькое сердце.

Я смущенно поднял бокал. Мы выпили друг за друга. У меня мелькнула мысль, что ее муж болен. Но я тут же отбросил эту мысль.

Я рассказал Моник то немногое, что знал о человеке, с которым я договорился встретиться на следующий день, — об отце Мари-Элизы Монье, о том, как я с ним познакомился. Убийство Мари-Элизы произвело на нее сильное впечатление, поэтому я перевел разговор на теории, связанные с Евангелием Люцифера. Оказалось, что Моник многое знала. Не только об аккадском происхождении этого текста и параллелях с другими месопотамскими произведениями, но и о предполагаемой датировке и трудной судьбе манускрипта на протяжении истории.

— Впечатляюще! — воскликнул я наконец.

«Все благодаря Дирку, — написала она. — Он — эксперт!»

— Он, видимо, очень начитан?

«Он настоящий кладезь премудрости. Невероятно умен».

Я подумал: «Зато дряхлый супруг и увядший любовник».

— А что с ним?

«Рак легких».

Не просто дряхлый, он умирает…

Она перевернула страницу в блокноте: «Хватит про меня! Расскажи! Про себя!»

Я рассказал о моем детстве в Вороньем Гнезде в районе Грефсен в Осло, где я рос альбиносом в окружении красивых и устроенных людей, которые, хоть наверняка и неосознанно, давали мне понять, что я не принадлежу к их кругу. Я был изгоем в этом кругу, был тем, на кого дети могли наброситься, если взрослые отвернулись, тем, о ком соседки говорили своим гостям, что он ну абсолютно вменяемый, нисколько не отставший в развитии. Я рассказал о своем папе, который погиб, упав со скалы, а мама вышла замуж за его лучшего друга. Моник узнала обо всем. Включая историю о моем пребывании в клинике для психически больных. Я рассказал историю находки золотого ларца [57] О «Ларце Святых Тайн» говорится в романе Тома Эгеланна «Разорванный круг». и о событиях, связанных с королем викингов Олафом Святым и мумией египетского наследного принца Тутмоса, которого потомки назвали Моисеем. [58] История обнаружения Олафом Святым мумии египетского наследного принца рассказана в книге Тома Эгеланна «Хранители Завета». Я говорил без остановки. Моник положила локти на стол и оперлась головой о сложенные руки. Я наслаждался неприкрытым и восторженным интересом к моему рассказу. К сожалению, официант принес заказ и прервал представление. После обеда мы остались сидеть, довольные и счастливые, и разговаривали, пока бутылка не опустела. Потом медленно пошли к гостинице. Не держась за руки, но, во всяком случае, бок о бок. Вино подняло мне настроение и пробудило желание. Мне очень захотелось обнять Моник. Я был уверен, она не оттолкнула бы меня. Но я этого не сделал. Ах, Бьорн, слабохарактерный трус! Умирающий муж Моник незримым духом оберегал свою супругу. Я готов был задушить его подушкой! Я представил себе, как ее рука двигалась по спине и останавливалась у бедра. Горячая рука с острыми красными ногтями… Мы шли очень медленно, словно оба хотели, чтобы это продолжалось как можно дольше. Или потому, что у нее на ногах были туфли на высоких каблуках. В душной синей ночи мимо нас ехали автомобили и шли прохожие, как тени из какого-то другого измерения. В моем измерении существовали только Моник и я. И желание прижать ее к себе и дать ей возможность нарисовать иероглифы страсти на моей спине. Когда мы остановились около наших номеров в гостинице, я надеялся, что она войдет в мой; не говоря ни слова, как нечто само собой разумеющееся. Но она, конечно, не сделала этого.