Владимир Киселев - За гранью возможного

Шум нарастал. В небо уперлись два расходящихся кверху светлых столба. Прошло мгновение, и вот из-за горы, как призрак с горящими глазами, выехала легковая автомашина. Рабцевич подождал, пока она подъедет ближе, вскочил на ноги и почти в упор швырнул бутылку с горючей смесью. Глухо звякнуло разбитое стекло, машина превратилась в яркий костер, из нее выскочило три франкиста. Увидев офицера республиканской армии, молча нацелившего на них карабин, все как по команде подняли руки. Подбежавшие бойцы помогли Рабцевичу связать пленных, отвести в сторону от дороги. Рабцевич снова залег в кювет, рассчитывая, пока темно, еще попытать счастья. Пролежал пластом около двух часов, однако никто больше не появился.

Двинулись в обратный путь. Шли прежней дорогой. Но идти стало тяжелее: пленные оступались, падали, из-под их ног шумно осыпались камни. Рабцевич приказал Леону идти впереди, сам пошел рядом с пленными — приближалась линия фронта, и за ними нужен был глаз да глаз.

Все складывалось как нельзя лучше. На темном фоне спящей земли закурчавились силуэты деревьев. Теперь надо было взять несколько левее и пройти садом, чтобы франкистские окопы оказались справа. Остаток пути по вражескому тылу предстояло пройти так, чтобы ничем не потревожить часовых. Когда шли туда, с этим легко справились. Теперь с ними были пленные. Почувствовав близость линии фронта, они стали упираться. Пришлось каждого взять за руку.

За деревьями мелькнул долгожданный просвет звездного неба. Скоро должна быть лощина, а там в нейтральной зоне можно и отдохнуть. Все шли мелким чутким шагом, поддерживая друг друга. И тут их окликнули:

— Стой, кто идет?!

Словно выполняя эту команду, остановились. Наступила короткая, но похожая на вечность пауза. На размышление не было времени. Да этого и не требовалось — Рабцевич еще на наблюдательном пункте продумал возможные варианты перехода линии фронта.

— Кто идет? — вновь раздался настойчивый голос, и тут же прозвучал выстрел, за ним другой. Послышались голоса и со стороны окопов, расположенных справа.

Темнота, совсем недавно мешающая идти, теперь была на руку.

— Леон, — сказал Рабцевич, — уходите влево, тут недалеко.

И, сделав несколько прыжков вправо, швырнул гранату в сторону, откуда послышался окрик. Рабцевич бежал, падал, вставал, стрелял — отвлекал внимание франкистов. А мысли его были с группой, с «детьми». «Как они там, ушли?..»

Ожила вражеская сторона. Франкисты стреляли трассирующими пулями. Они словно решили высветить ночь. И пули летели справа от Рабцевича, слева, сверху.

Из этого пекла, раненный, он выбрался лишь на рассвете. Группа была уже в штабе. Среди бойцов не было только Леона. Шальная пуля настигла его…

Пленные оказались весьма осведомленными. Это были начальник транспорта одной из франкистских частей, его адъютант и шофер.

Давно все это случилось, ох как давно! Шесть лет минуло. Сколько воды утекло с тех пор, скольких товарищей уж нет в живых.

Рабцевич устало огляделся. Лошадь остановилась, пощипывала траву. Рабцевич нагнулся, поднял сползшие на гриву поводья, натянул их.

Работа на аэродроме, который строили бойцы отряда, соседней 123-й Октябрьской имени 25-летия БССР бригады, шла полным ходом. На огромном поле, усеянном островками деревьев, собралось с полсотни человек. Тут же стояло пять подвод. Бойцы расчищали поле: спиливали, выкорчевывали деревья, сравнивали холмики, закапывали воронки, траншеи. Работали старательно. Глядя на них, Рабцевич успокоился, забылся. Мысли его вновь перекинулись на дела и заботы, связанные с боевой жизнью отряда, выполнением каждодневных задач.

Вместо убитого Пикунова командиром разведывательно-диверсионной группы Рабцевич назначил Степана Бочерикова. Это был двадцатисемилетний кадровый военный. Перед самой войной окончил военно-политическое училище. До прибытия в отряд был политруком роты в 11-м отдельном гвардейском батальоне минеров-парашютистов, действовавшем на Западном фронте.

Возглавляемая им группа ушла на прежнюю свою базу.

С наступлением погожих дней Линке заметил, что Рабцевич стал все чаще появляться в поле за огородами. Примостившись на слеге изгороди, он сворачивал цигарку и о чем-то сосредоточенно думал. Однажды Линке застал его с горстью земли в руках. Рабцевич нежно растирал ее в ладонях, нюхал, зачем-то смотрел в небо, на подернутые зеленой дымкой кусты, опять нюхал землю.

— Игорь, — шутя сказал Линке, — уж не колдовством ли тут занимаешься?

Рабцевич тяжело вздохнул, посмотрел на него долгим внимательным взглядом.

— А ты знаешь, Карл, я ведь семь лет был председателем колхоза. Тяжело мне видеть вот такой нашу кормилицу-землю — жалкой, заброшенной. Посмотри, на что она похожа. — Рабцевич горестно развел руками…

И Линке как бы впервые увидел это поле, уже два года кряду не знающее заботливой руки хлебопашца. Война, обрушившая на людей страшные испытания, заставила позабыть об истинном назначении земли — родить на радость людям хлеб.

— А что сделаешь, — Линке понимающе вздохнул, — вот прогоним фашистов, тогда и поля свои приберем, как полагается.

— Нет, Карл, не годится нам дожидаться этого времени. Да и положение обязывает…

Одной из трудных проблем отряда было снабжение продовольствием. Оружие, боеприпасы, газеты доставлялись главным образом с Большой земли. Иногда Центр присылал галеты, сахар, соль, табак, но разве этим накормишь людей? Картошку, муку получали из деревень. Район действия отряда был поделен на две зоны — оккупационную, где стояли фашистские гарнизоны, и партизанскую. В свою очередь, партизанская зона была строго разбита между отрядами на участки. Каждый участок, закрепленный за определенным отрядом, не мог быть использован для питания другим… «Храбрецам» отвели две деревни — Рожанов и Бубновку. Но что могли дать эти две деревни, когда работников в них осталось всего ничего — стар да мал…

— Помочь мы должны нашим крестьянам, Карл, — после некоторого молчания сказал Рабцевич, — помочь провести весеннюю посевную. Таково указание Центрального Комитета Компартии Белоруссии.

— Дело, — поддержал комиссар.

Вскоре состоялось собрание партийно-комсомольского актива отряда.

Свое выступление Рабцевич начал не с директивы из Центра, не с рассказа об удачно проведенной кем-то диверсии или намеченной операции, как того ожидали собравшиеся. Он заговорил о пахоте, о весеннем севе. Размышлял о крестьянских заботах, а вид у него был такой, будто с активом обсуждал план предстоящего боя, от которого зависело дальнейшее существование отряда.

— Так вот, товарищи, — продолжал он, — пришла весна, настало время, когда, как говорится, день год кормит. Нас кормит разоренный войной народ, поэтому…