Джакомо Казанова - Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 1

Это было одно из тех дел, которые часто затевают, чтобы ввести в расходы и неприятности даже совершенно невиновного. В насилии я был нисколько не повинен, но зато, как справедливо указывалось, основательно отлупил девицу. Я написал своё оправдание и просил синьора Барбаро не отказать в любезности передать оное секретарю суда.

Объяснение

Настоящим заявляю, что в такой-то день, встретив сказанную женщину с её дочерью, я подошёл к ним и предложил зайти в лимонадную лавку; девица не позволяла ласкать себя, и мать сказала мне: “Она ещё нетронутая и правильно делает, что не даётся без выгоды для себя”. — "Если это правда, я отдам за дебют шесть цехинов”. — “Можете удостовериться сами”.

Убедившись посредством осязания в том, что, возможно, так оно и есть, я велел ей привести дочь после полудня на Зуэкку. Предложение моё было принято с радостью, мать доставила мне свою девицу к Крестовому саду и, получив шесть цехинов, ушла. Однако, как только я пожелал воспользоваться приобретёнными правами, девица, наученная, как я полагаю, своей матерью, нашла способ помешать мне. Сначала сия уловка была не лишена приятности, но, в конце концов, я утомился и велел ей прекратить таковую игру. Она же с мягкостью ответила, что, если у меня нет силы, то это не её вина. Раздражённый сими словами, я заставил её принять такую позу, которая доказывала как раз обратное; но она высвободилась, да так, что я оказался не в состоянии что-нибудь предпринять.

Тогда я привёл себя в порядок, взял оказавшуюся поблизости палку от метлы и преподал ей урок, чтобы извлечь хоть какой-нибудь профит из шести цехинов, которые имел глупость заплатить вперёд. Однако я не повредил ей ни рук и ни ног, поскольку старался наказывать её только по задней части, где и должны находиться все знаки моего выговора. Вечером я заставил её одеться и посадил в случайную лодку, на которой она благополучно возвратилась домой. Мать сей девицы получила шесть цехинов, сама она сохранила свою отвратительную девственность, а если я и виноват, то только в том, что поколотил бесчестную девку, воспитанную ещё более подлой матерью.

Объяснение моё ничему не помогло, потому что судья знал девицу, и мать только смеялась, как ловко обвела меня. На вызов в суд я не явился; должны были дать приказ о моём аресте, но в том же суде получилась жалоба на осквернение могилы. Для меня было много лучше, что это второе дело не попало в Совет Десяти.

Хотя в сущности оно и являлось совершенным пустяком, но по церковным законам относилось к тяжелейшим преступлениям. Мне было приказано явиться через двадцать четыре часа в суд, где я сразу же оказался бы под арестом. Синьор Брагадино, не оставлявший меня добрыми советами, рекомендовал упредить беду и скрыться. Слова его показались мне весьма разумными, и, не теряя ни минуты, я занялся приготовлениями.

Никогда ещё я не покидал Венецию с таким сожалением, как в этот раз, — у меня было несколько галантных интрижек самого приятного свойства, да и в игре фортуна тоже мне благоприятствовала. Друзья уверяли меня, что не позднее чем через год оба дела забудутся, поелику в Венеции всё устраивается, лишь бы прошло некоторое время.

Я уехал с наступлением ночи и уже на следующий день остановился в Вероне. Там я не задержался, рассчитывая через два дня достичь Милана. Я был холост, ни с кем не связан, отлично экипирован, имел полный набор драгоценностей и, хотя не мог представить рекомендательных писем, обладал туго набитым кошельком, и здоровье моё омрачалось единственным недостатком — мне было всего двадцать три года.

Я поехал в комедию и познакомился там с несколькими корсиканскими офицерами, которые служили во Франции в Королевском Итальянском полку, а также с одним молодым сицилианцем по имени Патерно, отменнейшим вертопрахом, какого только видел свет. Сей юноша был влюблён в актрису, которая потешалась над ним: он развлекал меня описаниями всех её бесподобных качеств и рассказами о её к нему жестокосердии. Хотя она и принимала его в любое время, но каждый раз, когда он пытался добиться хоть какой-нибудь милости, холодно его отвергала. Ко всему этому бесчисленными обедами и ужинами, без которых вообще не стала бы обращать на него внимания, она разоряла сего несчастного.

В конце концов ему удалось заинтриговать меня. Рассмотрев его предмет на сцене и найдя в ней некоторые достоинства, я решил завязать знакомство, и Патерно взял на себя удовольствие сопровождать меня.

Я встретил у неё лёгкое обхождение и, зная её скудные средства, не сомневался, что пятнадцати или двадцати цехинов достаточно для овладения этой крепостью. На таковые мои рассуждения Патерно лишь рассмеялся и возразил, что, если я осмелюсь сделать ей такое предложение, она вообще откажет мне от дома. Он назвал мне офицеров, которых она не желает более видеть, чтобы наказать за подобные предложения. “Тем не менее, — добавил он, — мне бы хотелось, чтобы вы попробовали и потом откровенно рассказали мне, как обернулось дело”. Я понял, что он смеётся надо мной, но обещал исполнить его желание.

Придя к ней в ложу и воспользовавшись тем, что она восхищалась моими часами, я сказал, что стоит ей только захотеть, и она получит их.

— Благородные люди не делают подобных предложений честной девице.

— Другим я предлагаю не больше дуката, — ответил я и удалился.

Узнав от меня про этот разговор, Патерно подпрыгнул от удовольствия, а дней через семь или восемь объявил мне, что она сама описала ему всё в точности как я, и полагает, что я не хожу к ней из боязни быть пойманным на слове. Я просил передать, что навещу её ещё раз, но не ради предложений, а единственно дабы показать моё пренебрежение её авансам.

Повеса мой исполнил всё без умолчаний, и раздосадованная актёрка велела ему сказать, что я просто боюсь появиться у неё. Решив доказать в тот же вечер своё презрение, я после второго акта, когда она уже кончила роль, явился к ней в ложу. Ока отослала сидевшего там какого-то субъекта, якобы по спешной надобности, и после того как тщательно заперла дверь, с весёлым видом уселась у меня на коленях и спросила, верно ли, что я так сильно презираю её.

В подобном положении никогда не достаёт духу обидеть женщину, и вместо ответа я сразу же приступил к делу, не встретив даже такого сопротивления, которое служит лишь для возбуждения аппетита. Но и здесь, по своему обыкновению, я поддался чувству, абсолютно неуместному, когда благородный человек имеет слабость вступать в отношения с женщинами подобного сорта, и оставил ей двадцать цехинов. Весьма довольные друг другом, мы вместе посмеялись над глупостью Патерно, который, очевидно, совсем не понимал, как оканчиваются обиды такого рода.