Джакомо Казанова - Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2

— Я хотел бы взять это приспособление на один день, но не собираюсь покупать его.

Хоть я и не ханжа, но вид сего механизма вызвал во мне отвращение. Показав Гудару письмо, в котором Шарпийон обещала посетить меня, я сказал, что хочу использовать кресло, имея в виду убедить девицу в полной своей над нею власти.

— Вы можете иметь эту девку, когда только пожелаете. Как по-вашему, чем живут подобные женщины, если не проституцией? Бабка мошенница, родом из Берна, но утверждает, что благородная. На самом же деле громкое имя досталось ей от любовника, который сделал ей пять детей и бросил. Шарпийон родилась у самой молодой её дочки, которая явилась источником несчастий всего этого семейства. За интриги её изгнали из Берна, и она уехала в Верхнюю Бургундию, где жила на средства от своего так называемого эликсира.

— Разве Шарпийон не из Безансона?

— Она действительно родилась в этом городе, но мать никогда не могла толком объяснить ей, кто был её отцом. Она называет то барона Версака, то графа Буленвилье.

— А почему эти женщины уехали из Парижа?

— Дело в том, что мать разорил последний её любовник, некий джентльмен удачи по имени Ростэн, вы его видели. Этот человек отнял у неё буквально всё...

— И ничего не оставил взамен?

— Он наоставлял столько, что мать недавно едва не умерла от чрезмерной дозы ртути.

— Как же она может теперь видеть этого Ростэна?

— Он ей очень полезен, так же как и другой жулик — Гумон. Оба заманивают добычу в сети.

Вот какими конфиденциями потчевал меня г-н Гудар. Однажды, когда мы сидели с ним за бутылкой портера — истинного нектара, в тысячу раз приятнее здешнего вина — в кофейню вошла очаровательная молодая особа, свежая и изумительно красивая, настоящая мадонна шестнадцати лет.

— Это одна ирландка, моя любовница, — объяснил Гудар. — Надеюсь, вы не тронете её.

Я ответствовал старому жулику, что собственность друга для меня священна, но про себя поклялся употребить все средства, дабы и самому отведать от сего лакомого кусочка. Как раз вскоре и представился подходящий случай. По каким-то тёмным делам Гудар должен был уехать из Лондона. Я знал адрес Сары (так звали ирландку) и однажды вечером явился к ней. Она сидела одна и с довольно грустным видом занималась вязанием.

— Мадемуазель, я хочу предложить вам посетить Вокс-холл.

— Господин Гудар запретил мне выходить из дому.

— Выходить одной, конечно. Но ведь вы не откажете его лучшему другу?

— Сударь, я дала слово и сдержу его.

— А он запретил принимать меня?

— Я не решила окончательно, так ли мне нужно поступить, но ведь вы же видите, что я не гоню вас.

— Сара, ваша красота произвела на меня неотразимое впечатление. С того дня, как я увидел вас, моя жизнь перестала быть спокойной...

— Я не должна слушать этого. Уходите, сударь.

— Уйти, Сара! Вы хотите, чтобы я так просто покинул вас, и даже не думаете о том, в какую крайность может повергнуть меня столь сильная страсть?

Я встал на колени и обнял её ноги. Конечно, это была комедия, но я сыграл её вполне натурально, так как дурацкие запреты Шарпийон сильно обострили мои чувства. От меня не ускользнуло, что Сара испугалась, и я успокоил её, сказав, что ей нечего бояться, и если прольётся кровь, то уж конечно не моя. При этих словах она с интересом посмотрела на меня. Я снял со своего пальца бриллиант и надел ей, одновременно прижав её руку к губам. Мне показалось, что она внимательно разглядывает небольшую золотую цепочку, которую я носил на шее. Расстегнув застёжку, я отдал и её. Наша поза была такова, что я не удержался и поцеловал её в губы со всем пылом, накопившимся за десять дней воздержания. Сара казалась взволнованой, грудь её' поднималась, щёки порозовели. Я привлёк её к себе на колени.

— Сара, неужели вы и в самом деле любите этого Гудара, старого развратника и последнего жулика?

— Любить его! Разве я говорила это? Нет, совсем не люблю, просто боюсь. Кроме того, он обещал жениться на мне.

— Сара, разве нельзя быть женой одного человека и любить другого?

Говоря это, я уже нёс её на постель. Мы лежали, когда нас прервал совершенно неуместный звонок. Сара побледнела, догадавшись, что это Гудар, и собиралась уже броситься в слёзы. Я заглушал её поцелуем. Мы прислушались и разобрали его голос: “Я же не велел этой дурочке выходить... Сара, ты здесь? Открой же, это я, Гудар, открой, моя кошечка. Проклятие! Она и в самом деле ушла...” Звонок всё не затихал. Сара дрожала, но уже не плакала. Я преобразился во льва, и каждый новый звонок словно фанфарами возвещал о моей новой победе. Чем сильнее бедняга Гудар дергал шнурок, тем более усиливался мой пыл. Наконец ему надоело звонить, звуки стали реже и потом совсем смолкли. Но и я приближался к завершению, и как раз в ту минуту, когда мы вкушали последнее объятие, послышались удалявшиеся шаги нашего ревнивца.

Первыми словами, которые произнесла Сара, было:

— Я пропала, бегите.

— Ни в коем разе, душенька. Гудар очень ревнив и, держу пари, прежде чем отправиться к вашей тётке, обследует все лестницы и дворы. Стоит мне сейчас выйти, и всё откроется.

— Вы правы, но через час уже совсем стемнеет.

— Тем легче будет скрыться.

— Но что я скажу ему?

— Вы и вправду желаете стать его женой? Тогда просто скажите, что вам захотелось посмотреть клоунов в Сент-Джемском парке, это самое безобидное. Если же вас не прельщает роль мадам Гудар, тогда прямо ответьте, что я наставил ему рога и беру вас под своё покровительство. Клянусь, он отнесётся к этому с полным уважением. Прощайте и не забудьте обо мне при следующей отлучке Гудара.

Эту Сару, столь наивную в то время, читатель встретит через пять лет блистающей в Неаполе, Флоренции и Венеции, и замужем за Гударом. Мы увидим её также в Париже, когда он привезёт её ко двору Людовика XV, намереваясь завязать интригу, чтобы посадить свою супругу на трон Дюбарри. К несчастью для него сей замысел был разрушен ордером на арест, и в темницах Бастилии неудачливый Гудар имел время поразмыслить, как иногда трудно получить рога от самого монарха.

Но возвратимся к Шарпийон, которая появилась у меня одним прекрасным утром, когда я ещё пил шоколад. Не говоря ни слова, она наполнила себе чашечку, обтёрла губы моей салфеткой и хотела поцеловать меня. Я холодно отвернулся, но это не произвело на неё ни малейшего впечатления, и она сказала:

— Я понимаю, сударь, что теперь могу вызывать лишь отвращение. Из-за вас я лишилась своей красоты.

— Вы лжёте, мадемуазель, я совершенно не повинен в этом.

— Так, значит, следы этих тигриных когтей, обезобразившие моё тело, не имеют к вам никакого отношения? Может быть, у вас хватит смелости утверждать сие, глядя на них?!